Барон де Феш отказался объяснять, из-за чего произошла дуэль, помощь принял благосклонно и самостоятельно уехал верхом, пообещав заглянуть в Марейль завтра. Даже Элоиза, которая обычно вертела им как хотела, ничего не добилась от барона.

– Пускай мой друг сам расскажет, – вот и все, что произнес Бальдрик.

Весь день Жанна провела, то заходя в спальню Раймона, то покидая ее. Сначала шевалье спал плохо, но, проснувшись, без возражений выпил предложенный отвар и заснул уже спокойно. Норбер остался при нем, а Жанна занялась домашними делами, пытаясь сделать вид, что ничего не случилось. Однако все же нашла время передать Элоизе свой вчерашний разговор с Кантильеном. Мадам де Салль посмеялась над маневром, который совершила воспитанница, ловко избавившись от кузена на время, и все же заметила:

– Жаль, нельзя подобным образом расстаться с ним навсегда… Прости меня! Я отдала ему кошелек, Кантильен взял и слушать меня не стал. И пока я отвлеклась на несколько минут, устроил тебе ловушку.

– Не хочу говорить о нем сегодня, – поморщилась Жанна. – Он получил деньги и вряд ли объявится сразу. Завтра обсудим, как поступить, а сейчас мне важен Раймон.

– Интересно все же, из-за чего они устроили дуэль? – задумчиво произнесла Элоиза. – Ты не выяснила этого?

Жанна покачала головой.

– Норбер не знает, а Раймон все еще в забытьи. Но когда он придет в себя, спрошу непременно.

– Ты бы отдохнула.

– Нет, я не могу. Заснуть не удастся, а дел очень много.

Элоиза оставила ее в покое.

Так что опомнилась Жанна, вынырнув из вороха дел, когда уже пробило девять вечера. Она не заходила к Раймону несколько часов, и хотя не сомневалась, что Норбер прислал бы за нею, если что-то пойдет не так, все равно собиралась навестить супруга. Сна не было ни в одном глазу, и потому, встретив в галерее Норбера, Жанна велела:

– Сейчас ты отправишься отдыхать. Сегодня ночью я присмотрю за мужем.

– Мадам, но это моя обязанность!

– И моя тоже. Я приду через полчаса, а затем ты свободен, Норбер.

Слуга больше не возражал.

Она отправилась в свою спальню, где приготовили ванну, быстро вымылась, надела любимый бархатный халат поверх ночной рубашки, сунула ноги в мягкие домашние туфли и, прихватив свечу, вышла в коридор. Спальня Раймона располагалась неподалеку; раньше покои хозяина и хозяйки связывал короткий коридор, однако много лет назад его замуровали, и Жанна не знала, следует ли приказать разрушить стенку. До сих пор не знала.

Норбера в комнате не оказалось, и Жанна сразу поняла, почему: Раймон, одетый в штаны, рубаху и халат, сидел в кресле у камина, а не лежал в постели, как полагалось. Рядом с ним на столике стоял нетронутый бокал вина.

Когда скрипнула дверь, шевалье поднял голову, но ничего не сказал вошедшей супруге. Жанна молча прошла к камину, задула свечу и поставила ее на полку. Воск капнул на запястье, и девушка стерла застывающую горячую слезу.

Раймон смотрел на жену снизу вверх; черты лица его заострились, недавний шрам казался особо заметным сейчас, зеленые глаза словно потускнели. Даже аккуратная бородка выглядела растрепанной, хотя чему там трепаться, смех один. Жанна смотрела на мужа и любила его так сильно, что словами не передать. Но вслух она сказала другое:

– Почему вы встали? Вам нужно оставаться в постели.

– Я там скучал в одиночестве, – проговорил Раймон, – а вы все не приходили. И я решил, что если нарушу запрет, вы почуете это и немедленно примчитесь. Как видите, оказался прав.

– Давайте я помогу вам лечь обратно.

– Совсем скоро, ладно? Я хочу немного посидеть у огня. И вы тоже присядьте, прошу вас.

Он разговаривал негромко и иначе, чем раньше; эти мягкие интонации были Жанне незнакомы. Раймона так выбила из колеи дуэль или нечто другое? И кстати, о дуэли…

– Теперь-то вы можете мне сказать, зачем вы дрались?

– Только если вы пообещаете не рассказывать всю правду Элоизе.

– О! – удивилась Жанна. – Почему ей?

Раймон хмыкнул.

– Видите ли, дорогая моя, дело тут деликатное. Я не стану вас обманывать и говорить, что мы с моим другом не сошлись во мнениях по поводу отрывка из Блаженного Августина. Нет. Дело в том, что я заподозрил, будто Бальдрик влюблен в вас, и вызвал его на дуэль, изрядно от таких подозрений разъярившись.

– Барон де Феш? Но я никогда не давала ему повода! – Жанна ожидала обычных (и совершенно глупых) причин дуэли, вроде задетой гордости или невпопад сказанного слова, однако тут, похоже, все серьезнее. – И он действительно влюблен в меня? Я не замечала этого, поверьте!

– Когда я спросил его и потребовал, чтобы Бальдрик сказал прямо, испытывает ли он нежные чувства, барон заявил, что да, и я немедленно его вызвал, не дал ему договорить. И лишь после дуэли он шепнул мне, что чувства имеет не к вам, моя дорогая, а к мадам де Салль.

– Барон де Феш влюблен в Элоизу! – Это не казалось таким уж невероятным. Жанна подозревала это, и ей казалось, что она видит намеки на расцветающую влюбленность. Однако Бальдрик ни слова об этом не произносил, и Элоиза молчала. Влюблена ли она? Или просто вежлива с приятным кавалером? Или не хочет огорчать его отказом и жалостью? Происходившее внезапно открылось перед Жанной совершенно в ином свете.

– Вот почему я прошу, чтобы вы не говорили своей компаньонке об этом, – объяснил Раймон. – Дело чрезвычайно щекотливое, и я забочусь о чувствах моего друга.

Жанна вновь рассердилась.

– Не сильно-то вы заботились о них, когда утром всерьез пытались убить его!

Она знала, что это не игра. Когда они выехали на лужайку у реки и увидели дуэль во всей ее беспощадной и смертоносной красоте и ужасе, Жанна подумала, что оказалась права: Раймон дерется так же, как танцует, – превосходно. Она не видела его боя ни разу (не считать же тот неловкий момент в саду), и на пару мгновений ее даже заворожила та жуткая грация, та быстрота, с которой двигался шевалье де Марейль. Однако вот что интересно, покалеченный Бальдрик ему мало в чем уступал. Поистине, Франция может ничего не бояться, пока ее защищают такие воины.

Однако Жанна решила приберечь комплименты для другого случая (все-таки Раймон вел себя безрассудно!) и, нахмурившись, смотрела на мужа в ожидании ответа.

– Так и есть, – согласился шевалье. – Больше всего на свете я жаждал убить обидчика. Это все, что у меня оставалось. Но благодарю, что вы не дали этому свершиться. Я бы не смог простить себя до конца дней своих, и вы меня – вряд ли.

– А вам важно мое прощение? – тихо спросила она.

– Да, дорогая моя жена, важно. – Он сидел неподвижно, шевелились только губы, однако в лице, раньше казавшемся Жанне бесстрастным, на самом деле просвечивало множество чувств. Просто надо знать, как смотреть и как их ловить. – Видите ли, я дрался не только за себя, но и за вас. Вы сказали, что я – ваш, но вы – моя, Жанна, и это священно. Я не могу вас никому отдать.