И все же она радовалась, что сумела заплакать. Ей стало легче впервые со дня смерти сестры. Жанна с помощью служанки разделась и расчесала волосы, забралась в постель и уснула почти сразу, без сновидений. Она полагала, что утром расспросит Раймона обо всем, однако проснулась еще до рассвета от громкого стука в дверь и взволнованного голоса:

– Откройте! Пожалуйста, откройте, госпожа!

Ничего не понимающая Жанна завернулась в бархатный халат и отперла дверь, за которой обнаружился донельзя взбудораженный Норбер.

– Пожалуйста, мадам! – зачастил он, не дав Жанне сказать и слова. – Вы должны что-то придумать! Только вы и можете, меня он не послушает!

– Что случилось, Норбер? Что-то с Раймоном?

Она подумала – вдруг открылась рана или заражение, но правда оказалась хуже.

– Они ведь поубивают друг друга!

– Кто?!

– Его милость и барон де Феш! У них дуэль на рассвете.

– Дуэль?! – Жанне показалось, что пол уходит у нее из-под ног. Она даже ухватилась за дверь, чтобы не упасть. – О чем ты говоришь, Норбер, какая дуэль? Они лучшие друзья!

– Я не знаю, что случилось, но они поссорились вчера и решили драться. Хозяин не спал всю ночь, три часа провел в тренажерном зале. Заставил меня молчать и никуда не отпускал, но как только он уехал, я кинулся к вам. – Норбер говорил немного сбивчиво, и все-таки понятно. – Думаю, они встретятся у реки на границе владений, хозяин проговорился. И я не знаю, что будет! Его милость в ярости. Не представляю, чем барон так разозлил его. Он может и убить, я его знаю, в таком настроении он только убивает. Пожалуйста, госпожа!

В голове Жанны вихрем пронеслись догадки. Значит, Раймон вчера поссорился с другом, потому и был так мрачен. Но дуэль – это уже слишком!

– Сейчас ты побежишь в конюшни, – произнесла она четко и спокойно, – и велишь конюху оседлать троих лошадей. Захвати сундучок с лекарствами. Покажешь нам дорогу. Бегом, Норбер.

Он кивнул и умчался. Сообразительный малый.

Жанна постояла еще несколько мгновений на пороге, а затем решительно схватила плащ. Не было времени одеваться, искать подходящее платье и заплетать косы. Когда речь идет о жизнях, не до прически. Что бы ни случилось, она должна это остановить.

Добравшись до дома, Раймон пожалел, что вспылил и не побеседовал с Бальдриком так, как следовало бы. Возможно, в более спокойном разговоре удалось бы найти оправдание его предательству… но, скорее всего, нет. Барон де Феш лишь получил бы возможность снова обмануть друга. Бальдрик всегда говорил так же ловко, как фехтовал. Ложь, повсюду ложь. Даже Жанна с ним нечестна.

Раймон не хотел ее видеть и полночи готовился к дуэли, с помощью рапиры извлекая из соломенных манекенов все их содержимое. Он так увлекся, что не сразу заметил, как снова разболелся раненый бок. Это взбесило де Марейля еще больше. Он не позволит слабостям взять над ним верх!

Все это слабости, думал Раймон, направляясь к месту дуэли. Любовь, дружба – это язвы, разъедающие здоровую душу. И доверие… Мало кому можно доверять. Он полагал, что может довериться старому другу, а друг смеялся за его спиной; он поверил словам Жанны, так трогательно говорившей обо всех этих вещах, – и нашел ее в объятиях другого. Супруга даже не попыталась объясниться. Что же, сталь объяснится за нее.

Утро обещало быть прекрасным, только вот один из бывших товарищей его уже не увидит. Пока, до наступления рассвета, Раймон приехал на то место, где они с Бальдриком играли еще детьми, сбегая из-под опеки гувернеров. Оказалось, что барон де Феш уже здесь: стоит на песчаной косе, смотрит на темную речную воду и думает незнамо о чем.

Как и договаривались, кроме Бальдрика, тут никого не наблюдалось. При виде него утихшая было ярость всколыхнулась снова. Спешившись, Раймон вышел на середину поляны и остановился, поджидая, пока барон подойдет ближе.

Некоторое время оба молчали. Ветер стих, в реке плеснула крупная рыба; горько пахло полынью. Раймон чувствовал себя старым и усталым, но обида была по-прежнему так велика, что шпага сама просилась в руки. Только в честном бою можно добыть истину. Раймон де Марейль не умел иначе.

– Значит, ты не передумал драться, – произнес наконец Бальдрик. Как и Раймон, он оделся в костюм, не стесняющий движений, простой и практичный.

– А ты полагал, что я струшу?

– Надеялся, что одумаешься. Не желаешь узнать правду? Я не слишком-то хочу ее произносить после того, что ты мне наговорил вчера, однако это лучше смерти.

– Нет, Бальдрик. – Раймон вытянул из ножен клинок. Солнце еще не взошло, и сталь казалась присыпанной пеплом. – Мне не нужна очередная ложь, которую ты выдашь за правду. Я не верю тебе больше. Давай покончим с этим.

– Мне жаль, что так вышло, – произнес барон, тоже обнажая оружие. – Но не думай, будто тебе удастся легко меня убить.

Одним движением расстегнув застежку плаща, Раймон выдохнул:

– Посмотрим.

И сталь запела.

Он давно не дрался с таким упоением. Соломенные манекены или Норбер – это шутка, а здесь дело шло всерьез. И Раймон знал, за что сражается: за свою честь, за свой покой, который, несомненно, однажды возвратится к нему. Он не станет больше верить ни женщинам, ни добрым друзьям, и это принесет умиротворение. А Бальдрик должен умереть, так будет справедливо, и вину свою он искупит. Они оба об этом знают.

Только вот барон умирать пока не стремился. Раймон с неприятным удивлением обнаружил, что сражается Бальдрик ничуть не хуже прежнего – а в прошлом барон де Феш слыл сильным бойцом. Лишившись руки, зато приобретя хромоту, Бальдрик не пренебрегал тренировками и теперь умело использовал свои недостатки, превратив их в достоинства. Конечно, двигался он не так быстро, как раньше, и в других обстоятельствах Раймон бы уже прикончил его, просто задавив силой, однако де Марейлю самому не хватало сейчас ее. Проклятый бок болел все сильнее, обжигая расплавленным жаром, и, отскочив от очередного выпада, Раймон на мгновение прижал к камзолу ладонь, сразу ставшую мокрой. Вот черт побери. Не следовало так много времени тратить на манекены…

Бывшие друзья ни слова не говорили, но с каждым шагом драться становилось все тяжелее. Бальдрик устал, однако и Раймона шатало – он переоценил свои силы в реальном бою. Манекен-то ничем не отвечал, кроме соломы… Наконец шевалье удалось задеть противника: кончик шпаги притронулся к плечу Бальдрика, однако серьезной раны не нанес. Барон проворно отскочил, и битва ненадолго прекратилась.

– Еще не поздно остановиться, друг мой, – произнес Бальдрик негромко. – Давай поговорим.

Раймон не желал верить лживому языку. В душе осталась только обида и ярость, и он вкладывал их во все удары, градом посыпавшиеся на барона. И понемногу, шаг за шагом, Бальдрик начал отступать. Когда шпаги их скрестились у эфесов и противники оказались совсем близко, Раймон разглядел лицо барона, полное огорчения и тоски, и усомнился на мгновение, но затем снова пошел в атаку.