Нидербуржские послы кричали.

Громко.

Но с места парламентеры пока не двигались. Не бежали, не спасались. Все десять — будто оцепенели. Будто напрочь утратили способность соображать. Будто верили еще в спасительную силу увещеваний и щедрых посулов.

Или просто знали, что бежать более некуда.

— …готовы заплатить… любой выкуп… с радостью подпишем… любой договор… выполним… любую волю…

Переговорщик торопился. Захлебывался. Словно хотел успеть выкрикнуть до рокового момента встречи все, что был в состоянии придумать.

Словно это могло помочь.

Но зря он кричит, зря рвет глотку. Дипольд неодобрительно покачал головой. Напрасно толстобрюхие бюргеры, сгрудившиеся под позорным белым флагом, надеются на ответ. Неужели не понимают, трусливые тупицы, неужели не видят еще: оберландские стальные махины попросту не способны разговаривать с теми, кого им приказано стереть в порошок?

А между людьми и големами — уже не больше десятка шагов.

Шажков. Человеческих.

Около полудюжины широких размашистых шажищ механических великанов.

Ага, дошло, наконец! Осознали нидербургские посланцы, что это сама смертушка — неумолимая и глухая к их смешным мольбам — приближается тяжелой железной поступью. Нидербуржцы вышли из оцепенения, нидербуржцы начинают пятиться. И — орут. Вопят. Теперь уже все вместе, вразнобой. Не пытаясь более договориться. Не надеясь остановить неотвратимый, лязгающий металлом рок. Просто — от ужаса и отчаяния орут и вопят.

Падает трепещущий на ветру парламентерский флаг. Пухлые алые подушечки с ключами от городских врат тоже летят наземь. Что ж, флаг — это всего лишь условность. Ключи — всего лишь символ.

И стальные ноги топчут… Сначала — белое полотнище и золоченые ключи.

Потом…

Короткие взмахи длинных мечей, тяжелых секир и булав.

А в длиннополых парадных одеяниях бежать так неудобно! И не скинешь враз все эти тяжелые, жаркие, расшитые золотом и самоцветами меха и шелка. И мешает толстое брюхо, прежде внушавшее окружающим уважение и почтение. Жирок, наеденный в мирной тиши и спокойствии, сейчас не дает пуститься наутек во всю прыть. Так быстро, как хочется.

И — одышка. И — усталость. И — главное — страх. СТРАХ, отупляющий и сковывающий непослушные члены леденящими путами.

Големы же не знают ни одышки, ни усталости, ни страха. И под темно-синей броней нет ни капли лишнего жира. Только четко работающая механика. Только магия, приводящая боевую машину в движение. И — самая малость человеческой плоти. Необходимая малость, без которой никак не обойтись, но которая не делает машину человеком.

Големы легко настигают нидербургских послов. Рубят, валят, топчут. Вновь льется кровь на старое ристалище. Половина переговорщиков сметена сразу. Остальные бегут к стенам, мечутся перед крепостным рвом. Кричат, заламывают руки, грозят и сулят. Умоляют опустить мост, открыть ворота. Но врата — закрыты. Но подъемный мост слишком высоко нависает над стоялой затхлой водой и разбухшими, потемневшими от влаги кольями.

А с городских стен уже спускаются люди. У каменных лестниц возникает давка. Нидербуржцы отталкивают, сшибают, сбрасывают друг друга. Разбегаются, растекаются по тесным улочкам. Будто там безопаснее. Над молчавшим по сию пору городом поднимается многоголосый отчаянный вой.

А оберландское воинство приходит в движение. Следует за авангардным десятком механических рыцарей.

К главным городским воротам следует.

Не переговоры вести — штурмовать.

Впереди — конные ряды, способные догнать големов. И догнать, и обогнать. И первыми достичь ворот. Но конница Альфреда Оберландского не спешит. Конница выжидает, пока передовой десяток проложит, прорубит, проломит дорогу.

И не только маркграфская конница ждет своего часа. В общем строю — меж всадников — шагают другие големы. Позади следуют пехота и стрелки. За ними пылит артиллерийский обоз с длинноствольными бомбардами на диковинных колесных ложах-повозках. Лошадей оберландцы не распрягают, орудия не разворачивают. Видимо, Чернокнижник не видит в том нужды. Хочет взять город без обстрела? Хочет сохранить для себя?

И ведь получится! Дипольд, наблюдавший за приближением врага, процедил сквозь зубы витиеватое ругательство. Ведь выйдет именно так, как хочет змеиный граф!

На боевых площадках надвратных башен, правда, еще были люди. На городских стенах тоже оставалось немного защитников. Совсем немного, но зато эти немногие, похоже, больше не надеются на милость маркграфа и готовы оборонять крепость до конца. «Видимо, в Нидербурге живут не одни только трусы», — вынужден был признать пфальцграф.

Первыми к главным воротам устремились четыре уцелевших парламентера — обезумевшие, охрипшие от бесполезных криков. Отцы города, сумевшие ненадолго опередить големов, в отчаянии прыгнули в ров. Трое сразу напоролись на острые колья, густо торчавшие из стоячей воды, захрипели, забулькали, пуская пузыри, взбаламучивая и окрашивая красным зеленоватую жижу. Один — в изодранных одеждах, исцарапанный и перепачканный, утративший не только былую величавость, но и человеческий облик, больше похожий на свинью из помойной канавы — кое-как выбрался из рва. На четвереньках, отплевываясь и всхлипывая, подполз к краю арки. Сунулся было за приподнятый мост, намереваясь укрыться в узком пространстве между запертыми воротными створками и дощатым настилом.

Сунулся. Но…

Застрял.

Брюхо! Чрево!

Разжиревший, боровоподобный бюргер не смог, не успел вовремя протиснуть собственный живот в тесную щель. Щель оказалась слишком мала. Живот — слишком велик.

А в крепости уже вовсю скрипел ворот, а прочные цепи уже подтягивали мост к стене.

Пронзительный вопль раздавливаемого заживо человека не остановил тех, кто крутил скрипучий ворот. Те, кто крутил, просто налегли посильнее.

Массивный мост навалился на несчастного нидербуржца.

Задергались оставшиеся снаружи короткие толстые ножки. Потом вопль оборвался. Ноги обвисли.

Член городского совета умер страшной, жуткой смертью. Однако привалить подъемный мост вплотную к стене нидербуржцам не удалось: попавшее между краем каменной кладки и дощатым помостом человеческое тело не позволило этого сделать.

Тем временем ко рву подступили големы. Их намерения были теперь яснее ясного. Взломать ворота. Впустить в город оберландскую армию без всяких переговоров и предварительных условий. Взять все и сразу, а не довольствоваться откупом перепуганных нидербургских властей.