После нескольких лет противостояния Юлия потерпела свое первое поражение. Консульская комната императора стала слишком тесной для нее и необычайно влиятельного префекта гвардии Ц. Фульвия Плаутиана, который начал свою карьеру, пользуясь тем, что был земляком или, может быть, даже родственником Севера. Он бы крайне невыдержанным человеком, который настаивал, что его жена должна жить в уединении. Стремясь усилить свое влияние за счет Юлии, он пошел на огромный риск – и выиграл. В 201 году, вероятно, он собрался или внушил всем, что собирается подать на императрицу в суд за измену мужу. По определению Августа, учитывая ее высокое положение, такое обвинение приравнивалось к обвинению в государственной измене. Ни одной императрице – за исключением бедной Октавии, жены Нерона, – не наносилось еще такого оскорбления, и можно было себе представить, какое возмущение оно вызвало. Если бы дело действительно дошло до суда, Юлия была бы оправдана – на что, очевидно, надеялся Плаутиан, – но в тот момент ее власти над мужем был нанесен сильный удар. Звезда Плаутиана поднялась очень высоко; на следующий год его дочь Плаутилла вышла замуж за сына императора и его предполагаемого наследника, Каракаллу. И то, что Каракалла ненавидел свою жену не меньше, чем сама Юлия, служило для нее слабым утешением.

Юлия была неукротимой женщиной – она решила стать покровительницей в той сфере, где соперничество с префектом гвардии ей не грозило. Окружив себя литераторами и философами, она основала салон. Одним из писателей, который вызвал у нее интерес, был Кассий Дион, поэтому с его стороны было неблагородно и несправедливо называть ее женщиной низкого происхождения. Ее секретарем был Филострат; именно она заказала ему собрать все сохранившиеся документы и опубликовать книгу под названием «Жизнь Аполлония Тианского», чей характер сочетал в себе фанатизм, аскетизм, веру в чудеса и суровость философа, жившего веком ранее. «Рассказ об этом был найден в дневнике ученика Аполлония Дамиса, который, как полагают, попал в руки Юлии Домны и был передан ею Филострату для редактирования. Он очень похож на Новый Завет, разве только стиль его более претенциозен и, несомненно, более совершенен; общий тон бесконечно более эрудированный, а тема еще более чудесная» (Платнёр М. Жизнь и правление императора Луция Септимия Севера. Оксфорд, 1918). Для Филострата императрица была «Юлией-философом». Среди ее переписки сохранилось одно послание, написанное им. «Не следует забывать, что наложение западной культуры на восточный, по своей сути, характер завоевало для императрицы такую популярность во всем мире, что повсюду стали публиковать ее мнение. В личной жизни она, должно быть, была женщиной сильной и властной, глубоко пропитанной тем довольно легковерным мистицизмом, который столь типичен для Востока, хотя и умеряется спокойным рассуждением, которым наградило ее изучение философии. «Философом Юлией», вероятно, он назвал ее не ради забавы и вполне заслуженно». Так пишет М. Платнёр, современный биограф ее мужа.

Закат ее политического влияния продолжался три года, но в 204 году она лично участвовала в Юбилейных играх, чего никогда до этого не делали другие императрицы. На следующий год алчный, жестокий и нетерпимый Плаутиан, занимавший в государстве такое же положение, что и сыновья императора, попал под следствие. Информация о его делах была передана брату императора, П. Септилию Гете, который уже лежал при смерти; Каракалла поддержал обвинения, и Плаутиан, обвиненный в измене, был убит во дворце. «Кто-то выдернул из его бороды несколько волосков и отнес их Юлии и Плаутилле, которые до вынесения приговора находились в одной комнате, и воскликнул: «Держите своего Плаутиана!» Пожалела ли Юлия Плаутиллу, кто знает? Ее муж конечно же не пожалел. Он развелся с ней и сослал на Липару.

На римских монетах часто чеканили слово Aeternitas (Вечность), выражая этим надежду, что правящая династия не прервется. Эти надежды основывались на том, что у императора было два сына. Другим популярным словом было «Согласие» (Concordia), однако это не могло скрыть тот факт, который очень тревожил Юлию, что Каракалла и Гета ненавидели друг друга. В 208 году вся императорская семья отправилась в Британию, где Септимий хотел подчинить себе бриттов, и все искренне надеялись, что братья там помирятся. Их отец в 211 году, перед смертью завещал империю им обоим (какая глупость!) и убеждал забыть о своей вражде; но ни того ни другого не тронули просьбы отца. Они отвезли его прах в Рим, но о примирении не могло быть и речи. Люди опасались, как писал Продиан, что империя будет разделена на две части, по одной на каждого брата. Но в феврале 212 года Каракалла неожиданно предложил встретиться с Гетой в присутствии матери и уладить все разногласия. Гета явился во дворец. Собрались и центурионы, нанятые Каракаллой. Гета бросился к матери, ища защиты, но центурионы закололи его мечами и в неразберихе боя ранили Юлию. Гету публично предали проклятию; его имя стерли с многочисленных хвалебных надписей, которые были сделаны в его честь и в честь других членов семьи. Ему шел всего лишь двадцать третий год – и вот он погиб. Возможно, по характеру он был более дружелюбным, чем его брат; Юлия, хорошо понимавшая, что за ней внимательно следят, ради своего собственного спасения сделала вид, что разделяет радость Каракаллы по поводу смерти брата. Когда одна из дочерей Марка Аврелия, Корнифиция, пришла к Юлии, чтобы выразить свои соболезнования, Каракалле, который, в результате усыновления, мог считать себя ее племянником, показалось, что это вполне подходящий повод, чтобы ее казнить. Нам известны ее последние слова, которые вполне мог бы произнести сам Адриан: «Улетай, бедная душа, для которой это грешное тело было тюрьмой; будь свободна. Покажи, что ты истинная дочь Марка, нравится им это или нет». Каракалла послал также на Липару приказ убить свою жену. Юлия, однако, уцелела. Каким бы негодяем ни был Каракалла, до Нерона ему было далеко.

Каракалла правил Римом шесть лет и прославился тем, что в 212 году объявил всех свободных жителей Римской империи гражданами Рима. Что касается других дел, то он считал, что вопросы управления отвлекают его от более подходящих для императора занятий: армии, гладиаторских боев и гонок на колесницах, и он не возражал, когда Юлия, которая всеми силами пыталась заставить его относиться к государственным делам серьезнее, полностью подчинила его своей воле. Со своим сыном ей удалось сделать то, с чем так упорно боролся Плаутиан, – подчинение мужа ее воле. В результате этого у Юлии и Каракаллы установились отличные отношения, что дало повод римскому сброду обвинить их в кровосмесительных отношениях. Слухи об этом поползли по Риму, впрочем, ничего более оригинального сплетники придумать не могли. Ходили и другие разговоры – поскольку Каракалла с девятнадцати лет жил без жены или наложницы, все решили, что он импотент.

В записях авральских братьев за 213 год приводится пример небывалого лизоблюдства. Эта высокочтимая компания выдающихся людей, которая существовала с момента ее вторичного утверждения Августом, приносила в честь годовщин разных событий и других важных государственных дел жертвы богам. Они также устраивали обеды – в том году их было три, – после чего выкрикивали слова похвалы императору. В 213 году они кричали вот что: «Браво, браво! Ты, Каракалла, – победитель. Браво! Мы счастливы, что ты наш император. Пусть бог отнимет у нас несколько лет жизни и прибавит к твоей. Храни тебя Германик, величайший из богов! Храни тебя Британник, величайший из богов! Если ты в безопасности, то и нам ничего не грозит. Сенату повезло, что у него такой император. Храни тебя вечно бог Август. Ты молод в своем триумфе, но мудр, как ветеран. Храни тебя бог, который выше Августа. Август! Август! Браво, Юлия Августа, мать Августа! Спасибо тебе, Август, что мы видим Августа! Да хранят вас вечно боги, Август, Августа!»