Продюсер сгладил ситуацию, насколько мог, и поблагодарил меня, словно я ничуть его не задел.

Вскоре после этого разговора у нашего проекта появился и режиссер – отличный специалист, многие работы которого нравились уже лично мне. Правда, я и представить себе не мог, как так вышло, что такому маститому профи поручили снять фильм по еще даже не написанному сценарию какого-то никому не известного паренька.

В какой-то момент и продюсер, и режиссер, и Сидни оказались одновременно в Нью-Йорке и решили устроить встречу, на которую пригласили и меня. Перед тем, как войти в конференц-зал, в котором нас ждал режиссер, я пошутил:

– Представьте, если бы я сейчас вошел туда и тут же превратился в типичное существо из Голливуда и начал сыпать клише вроде: «Поли, детка! Обожаю твои работы, большой фанат! Пообедаем как-нибудь? Мой менеджер позвонит твоему!» Вот была бы потеха.

Продюсер на шутку никак не отреагировал. Сидни улыбнулся через силу и сказал:

– Вообще-то никакой потехи бы не было, Майкл – это все абсолютно нормально.

Я рассмеялся.

– Тогда потехой будет то, что я скажу на самом деле!

Сидни поддержал мое веселье, продюсер же просто пожал плечами. А затем мы вошли внутрь.

Я долго слушал, как продюсер-серфер на пару с режиссером расхваливали еще не существующий фильм, как они сравнивали его с шедеврами кинематографа, заранее поздравляли друг друга с предполагаемым колоссальным успехом картины. Они говорили так, будто эти фантазии были осязаемой реальностью. Я пытался вмешаться, но мои осторожные напоминания о том, что у фильма еще даже нет сценария и что стоит пока поумерить восторги, как ни странно, нисколько не смутили их и не охладили их энтузиазма.

Ева обожала животных и решила завести себе питомца. У меня в детстве не было никаких животных, у нас дома было слишком тесно, чтобы заводить собаку, а на кошек у меня вообще была аллергия. Так что однажды Ева купила синюю бойцовую рыбку и посадила ее в маленький круглый аквариум, который поставила рядом со входной дверью. Она назвала ее «Джош»; не в честь моего брата, конечно – это было лишь совпадение. Ей нравилось кормить Джоша и смотреть, как он плавает.

Однажды она заметила, что Джош слегка распух с одного бока и стал неровно плавать. Поиск симптомов в интернете показал, что Джош был тяжело болен и его было уже практически не спасти. Она заказала по сети лекарство и высыпала порошок в аквариум, но лучше от этого Джошу не стало – он продолжил распухать, становясь похожим на готовый в любой момент лопнуть воздушный шарик, и все так же плавал странными зигзагами. Еве это испытание далось крайне тяжело. В какой-то момент я предложил усыпить Джоша, поскольку ему явно было плохо. Ева продолжала настаивать на том, что лекарство ему поможет.

На выходных Ева отправилась к семье в Бостон, а я обнаружил Джоша мертвым на дне аквариума. Я знал, что для Евы это будет жесточайшим ударом. Я смыл Джоша в унитаз, отыскал среди вещей черную наволочку, набросил ее на аквариум и стал ждать возвращения Евы. Первым, что она увидела, открыв дверь, был завешенный черным аквариум.

– Он умер сразу после твоего ухода, – сказал я. – Словно из последних сил держался в ожидании этого момента, зная, как сильно ты его любишь.

Пустой аквариум вгонял в глухую тоску нас обоих, так что вскоре мы решили завести еще одну рыбку. Я даже сказал:

– Джош бы наверняка так хотел.

Я, в общем-то, говорил совершенно серьезно, но Ева прыснула, возвращая меня к реальности, и я засмеялся вместе с ней.

На сей раз мы купили маленькую золотую рыбку. Ева назвала ее Бананом, при этом очень смешно произнося это имя как «Банань». Банань крайне неохотно плавал и предпочитал затаиваться в ветвях стоявшего в аквариуме маленького зеленого искусственного дерева. Я смотрел на него и диву давался, думая о том, насколько разные характеры бывают даже у рыб. На самом деле, для меня любовь некоторых людей к аквариумным рыбкам так и осталась загадкой. Теперь я понимаю: в животных все же есть нечто уникальное – они принимают себя самих такими, как есть, настолько, насколько на это не способен, пожалуй, ни один человек на свете. Животные не лгут, не стремятся защитить чьи-то чувства, не делают вид, что любят кого-то – им можно доверять целиком и полностью. Возможно, для многих они являются олицетворением фантазий о полной искренности, о возможности открыто проявлять радость, печаль или боль, любить без раздумий и стыдливости.

И вновь мы с Евой наблюдали за рыбкой в аквариуме и плакали от счастья. Через некоторое время дерево Бананя заросло водорослями, и Ева решила вынуть его, чтобы почистить. Выглядело оно все равно довольно мерзко даже после чистки, так что мы его выкинули и решили при случае купить новое. На следующий день, сидя в гостиной за какой-то очередной писаниной, я услышал с кухни истошный вопль Евы. Метнувшись через две комнаты, я обнаружил ее сидящей на коленях на полу рядом с Бананем.

– Он выбросился из аквариума! – сказала Ева сквозь слезы, глядя на меня снизу вверх, – потому что я забрала его дерево!

Банань не шевелился. Банань был мертв.

– Дерево было единственным, что держало его в этой жизни![63]

– Ты всего лишь хотела помочь, – возразил я, – ты не могла знать. Знала бы – купила бы новое дерево заранее, прежде чем выкидывать старое. Это не твоя вина. Ты просто хотела сделать ему приятно!

– Я всегда хотела, чтобы Банань был счастлив, – подтвердила она, все еще всхлипывая.

– Я тоже, – сказал я. – Я тоже.

Сестра Евы, Лила, тоже увлекалась музыкой. Как-то раз на выходных мы решили сыграть все вместе на моей репетиционной базе. Мы снимали ту студию вскладчину с еще десятком музыкантов, так что пришлось установить четкое расписание репетиций. Сверившись с ним, я сообщил сестрам, что на той неделе свободен был только поздний вечер субботы, и мы стали вовсю готовиться. В ту субботу мы сидели с Лилой на вельветовом диване, и тут к нам подошла Ева и заявила:

– Что-то мне не хочется сегодня играть. Давайте завтра?

– Завтра все часы уже забиты, – напомнил я. – На этой неделе получится только этим вечером.

– Ничего страшного, – ответила Ева. – Давайте завтра.

Я покосился на Лилу, но та вела себя так, будто не услышала этого странного ответа.

– Я чего-то не понимаю? – осторожно спросил я. – Я ведь только что тебе сказал, что получится только сегодня.

Ева глянула на меня волком и повторила:

– Сегодня мне не хочется. Сыграем завтра.