Я чувствую на ладони прохладную тяжесть и, когда открываю глаза, с удивлением узнаю Кохинор, который я не думал, что когда-либо снова увижу… Она спрашивает, помню ли я его. Как я мог забыть! Этот камень — символ всего, чем я когда-то был, всего, что когда-то имел, и всего, что теперь принадлежит ее империи. Я вглядываюсь в его сине-белые глубины и сквозь призму вижу, как в нем отражаются лучи солнца и как танцуют по комнате крошечные радуги. И даже люстра над нами, состоящая из тысячи кристаллов, кажется всего лишь унылой безделушкой по сравнению с этим чудом. Однако камень наполовину уменьшился в размере. В Пенджабе он был как титан, ошеломляющий своим величием, а сейчас превратился в стилизованную вещь. Я поворачиваюсь и подношу его к свету. В глубине души я жажду его, но мое сознание начинает путаться в давно похороненных воспоминаниях. Я чувствую себя оскорбленным из-за того, что сделали с камнем, и в порыве гнева хочу вышвырнуть его из окна. Но затем, глубоко вздохнув, я успокаиваюсь и уже точно знаю, что должен сделать. В конце концов, разве у меня есть выбор? Я очень низко кланяюсь и, возвращая бриллиант, произношу: «Мэм, для меня это самое большое удовольствие — иметь возможность держать Кохинор, мой талисман, подтверждающий мое право на королевство».

Виктория облегченно улыбается. Она прощена. Что же касается меня, то могу сказать, что я выдержал испытание на преданность.

Но теперь я знаю, что камень всего лишь фальшивка. Настоящий бриллиант, настоящая причина войны — это я, сидящий здесь в ее клетке, дорогое домашнее животное империи, которым восхищаются, но держат взаперти и всегда в одиночестве. Когда Виктория вложила этот камень мне в руку, она навсегда обрекла меня на проклятие, так как никто не может держать его, кроме настоящего владельца. Она знает, что он не принадлежит мне, и я не могу его взять. Он собственность моей матери, но не английской королевы-матери, а моей Махарани в Непале… которую, как я знаю, никогда не увижу снова. И поэтому Виктория держит его…

…В мои легкие резкой болезненной волной ворвался воздух, я почувствовала, что падаю, и отдернула руки. Комната наполнилась тревожными криками, и я вышла из транса. Я обнаружила, что, оцепенев, сижу на стуле и мне очень холодно. Дулип некоторое время с удивлением смотрел на меня, а затем с плохо сдерживаемой дрожью в голосе спросил:

— Откуда вы узнали об этом? Вы говорили, как будто от имени моей души.

Сожалея, что вновь заставила его пережить те ужасные мгновения, я чувствовала себя смущенной и опустошенной и, с трудом подбирая нужные слова, ответила так вежливо, насколько была в тот момент способна:

— Я не знаю, что случилось. Простите меня, махараджа, я не хотела вас оскорбить.

— Ладно, думаю, что пора заканчивать развлекаться и обратиться к настоящим делам, — принц заметно покачнулся, поворачиваясь к Тилсбери. — Вы не устали играть в игры разума? Вы действительно считаете, что это было необходимо сделать именно сегодня, в лучшую из всех ночей?

— Принц, вы должны верить мне, здесь нет никакого обмана, — ответил Тилсбери, направляясь к двери. Он позвал Уильяма, чтобы тот убрал осколки вазы и принес новые свечи. Я смотрела, как он выходит из комнаты, и увидела, что Чарльз с беспокойством взглянул на меня, мама сильно побледнела и попросила меня остаться. Некоторое время Дулип оставался рядом со мной и ошеломленно наблюдал за происходящим. Я чувствовала себя опустошенной и очень виноватой, мысленно умоляя, чтобы принц не подумал, что я хотела причинить ему боль или предать его.

— Я не могу желать вам зла, — мягко уверил он, — хотя сегодня вечером вы видели все тайны моей души. Вы умеете читать чужие мысли?

— Сама не знаю, как и откуда пришли эти слова, — ответила я, поскольку один из его людей вновь появился в дверном проеме, пытаясь обратить на себя внимание. Но, желая высказаться, я коснулась рукой его мягкого бархатного рукава и сказала:

— Вы позволите добавить кое-что, прежде чем вы уйдете?

Принц махнул рукой своему человеку, сказав несколько слов на непонятном мне языке, и приготовился внимательно слушать. Я заговорила снова:

— Боюсь, что вы не обрадуетесь этому, но я вижу старика с темной морщинистой кожей, длинной белой бородой и усталыми глазами. Он плачет. Он указывает на вас и говорит, что должен вам что-то сказать.

— О нет — это снова мой отец! Почему он всегда является вам, гадалкам? Старый дурень, что никогда не отдыхает? — вздохнул он, устало улыбаясь хотя теперь выглядел более доброжелательно, чем прежде с мамой.

— Не знаю. Он только желает говорить через меня, поскольку уже пробовал говорить через мою мать, — тряхнув головой, я попробовала понять смысл путаных изображений, стремительно проносившихся в моем сознании, и открыла рот, чтобы произнести предсказание старика…

«Остерегайся ложных советников. Что сделано, то сделано. Историю нельзя изменить. Это принесет только горе. Твоя мать будет соблазнять тебя мечтами о былом великолепии, но ее видения только мираж. Ты женишься, будешь иметь детей, но все они окажутся бесплодны, династия закончится со смертью последнего из них. Эта семья больше не будет править на своей родной земле. Знай это. Прими это. Цени то, что имеешь, и будь счастлив, иначе тебя ждет самая горькая участь».

Какое-то мгновение Дулип молчал, но, когда я попробовала заговорить снова, он занес руку, как будто для удара, остановив ее только в последний момент. Его темные глаза вспыхнули от ярости, а голос прозвучал очень резко:

— Как вы смеете говорить такое в лучшую из всех ночей? Они приказали вам сказать это, пытаясь заставить меня бросить бриллиант? Вы выступаете от имени королевы или кампании, пытаясь сохранить могущество империи? Я понимаю, что везде, где бываю, есть шпионы. На чьей вы стороне, мисс Уиллоуби?

— Но вы сами знаете, что никто не может обладать Кохинором. Проклятие сильно…

— Но он нужен не мне… — вздохнул он. — Разве вы не понимаете? Это для моей матери. После всех мук и страданий, что она перенесла в течение всех тех долгих лет заключения, оторванная от мира, вы даже не можете себе это представить. Раньше мы каждый день выезжали на украшенных драгоценными камнями слонах и лошадях; нас ждали сотни слуг, которые подносили прямо к нашим кроватям большие серебряные подносы, до краев наполненные бриллиантами, рубинами, сапфирами и жемчугом, и самой большой нашей проблемой было выбрать, что надеть в тот или иной день. Мы жили словно в раю, гуляя по великолепным мраморным дворцам, окруженным пышными зелеными садами, и, когда я оглядываюсь назад, вспоминаю свое детство, озаряемое криками павлинов, прохаживающихся по мозаичным дорожкам с белыми хрустальными фонтанами, переливающимися, как миллион бриллиантов. Моя мать была рубином в короне дворца, ее желали все мужчины, а ее безупречной красоте и остроумию завидовали все женщины. Но все это рухнуло в один день, нас разлучили. И когда я, тринадцать лет спустя, увидел ее снова, она стала слепой и немощной, она выглядела старше своих лет. Почему я не должен желать возвратить то, что по праву принадлежит ей, — вещь, о которой она мечтала и тосковала все это время? Вы знаете, когда они захватили мою страну, то забрали из нашего королевского дворца все до последнего и продали с аукциона — даже посуду с кухни. «Лахор конфисковал собственность», так называли они это… и затем, все еще неудовлетворенные, решили «конфисковать» и меня! Теперь я намерен восстановить справедливость, вернуть мир и спокойствие в последние годы жизни матери. Нас обманули, нас слишком долго кормили фальшивыми обещаниями. Даже теперь они оскорбляют меня, удерживая деньги, которые все еще должны по соглашению. Я так устал от этих интеллектуальных игр, этой рутины, в которую превратилась моя жизнь. В ней ничего нет, кроме посещений охотничьих вечеринок и выступлений в качестве заморского чуда на общественных мероприятиях. За короткое пребывание здесь моей матери я узнал от нее очень многое. Она открыла мне глаза на происходящее, хотя ее собственные слепы. Она помогла мне понять свое истинное предназначение…