— К сожалению, представляю, — вздыхает он совсем тяжело, уже направляясь в прихожую. — Спасаешься бегством?

— Боюсь, что другого выхода у меня и нет, — едва поспеваю я за ним.

— Прости, Вик, мне пора.

— Конечно, — я сама подаю его пальто. — До связи?

И он так долго медлит, прежде чем что-то мне ответить, что сердце моё уходит в пятки. Я опять всё испортила.

— Я сам позвоню, — бросает он в дверях почти небрежно. — Спасибо за ужин!

— Спасибо и тебе, — шепчу я, когда дверь за ним уже закрывается.

Не удивлюсь, если его звонок так и не прозвучит.

Не удивлюсь, если никогда его больше не увижу.

Снег стелется по двору позёмкой, бьётся в окно кабинета колючими брызгами, бросается на прохожих злыми вихрями.

Так неожиданно - и метель.

Не люблю метель. Что-то есть в ней мятежное, непокорное, но тоскливое. Под жалобное завывание ветра всегда чувствую себя таким одиноким. Свинцовое небо не добавляет оптимизма - весь день как один долгий вечер. Сумерки жизни. И я немолод, угрюм и нелюдим.

За спиной без стука открывается дверь.

- Девушка, куда вы? - взволнованный голос Марины. Нехотя поворачиваюсь. Что за нездоровая суета? - Александр Юрьевич, простите, я пыталась.

- Вика?! - возглас вырывается быстрее, чем я успеваю прикусить язык. - Ничего, Марин, спасибо, я разберусь.

Дожидаюсь пока секретарь закроет дверь кабинета.

- Привет! - губы невольно тянутся в улыбку, глядя на Вику. Чёрт, как же я рад её видеть. Такую взъерошенную, взволнованную. Но беру себя в руки. Позволяю себе лишь удивлённый взмах бровей. - Какими судьбами?

Как-то опасно она выглядит. Учащённое дыхание, словно бежала стометровку. Глаза горят как у кубинского революционера. Господи, что я опять не так... Не успеваю даже додумать.

- Я тебе не шлюха! - летит мне в лицо целая пачка купюр.

Фейерверком они рассыпаются в воздухе, кружат по кабинету. Но только одна почти достигает цели - прилипает к лацкану пиджака.

- Это... что? - подцепляю банкноту пальцами, подбрасываю, смотрю, как сложной траекторией она опускается к ногам, трепыхаясь, как осенний лист на ветру.

- Мне не нужны твои деньги, Алекс!

Поднимаю глаза на так вдохновенно сердитую Вику. Как она прекрасна в гневе! А с этими растрёпанными метелью волосами, с мелкими капельками воды, что блестят растаявшими снежинками, просто божественна. Но суть её очередных претензий мне не ясна.

- Мне не нужны твои деньги, - повторяет она, переминаясь на месте. Он переполняющих эмоций ей не стоится спокойно. - Я не проститутка, чтобы платить мне за ночь. Засунь себе куда подальше свои товарно-денежные отношения, - гордо выплёвывает она слова мне в лицо. Только пугливо отскакивает, когда я делаю к ней шаг.

- Вика, - пытаюсь я остудить её ледяным тоном, но она его словно не замечает. Словно не ведает, что творит, ослеплённая своей горячностью. Не чувствует опасность. Не понимает, что терпение моё не безгранично.

- Может быть, ты и привык за всё платить. Привык откупаться от своих подстилок деньгами, - пятится она. Провоцирует, старается зацепить. - Привык решать все проблемы просто: заплатил и катись. Но это не ко мне. Я не продаюсь и не покупаюсь.

Кажется, я, наконец, догадываюсь, что это за деньги. И чем вызвал эту смертельную обиду. И несправедливые обвинения выбешивают меня в одну секунду.

- А за зарплату ты работаешь? - почти прижимаю я эту дикую белку к стене. Нет, не трогаю, даже не прикасаюсь. И вообще останавливаюсь довольно далеко. В одном прыжке. Но ей некуда больше отступать.

Только от запаха её разгорячённого тела, от жеста, которым она убирает прилипшую к губам прядь, от движения, с которым судорожно сглатывает, на какую-то секунду теряю контроль.

Ослеплён своими чувствами, как зверь, попавший в капкан. Оглушён, загнан, опрокинут неистовым желания ей обладать. Хочу заставить её бесноваться не в гневе, а в экстазе. Как там, в подсобке, где у меня реально сорвало крышу.

Но сейчас, снова загнанная в угол, это несносная девчонка умудряется схватить с полки кубок.

- Не подходи, Алекс, - замахивается она.

О, нет! Нет, нет, нет! Это же мой золотой кубок первенства страны по самбо. Кубок жалко, но неужели она и правда думает, что у неё есть хоть один шанс?

- Хорошо, хорошо, - покаянно поднимаю я руки. - Мне ясны причины твоего недовольства. Но это зарплата, Вика. Всего лишь зарплата. За все отработанные тобой дни.

- Я столько не зарабатываю, - поднимает она выше блестящую чашу и свой упрямый подбородок.

- Разве ты работала не за двоих? С учётом всех твоих сверхурочных, - слежу я за дрожащими руками, выжидаю момент, когда она ослабит хватку.

- Я не верю тебе, Берг. Ты просто выкручиваешься. Ты хотел плюнуть мне в лицо? Хотел показать, что ты - хозяин жизни, а я никто? Да, я никто, - срывается её голос. Становится глубже, ниже. От его вибраций у меня перехватывает дыхание. А её зеленющие, как луга весной, глаза уже наполняются слезами.

Чёрт, она же походу всю ночь проплакала. Неужели из-за этих дурацких денег? Припухшие покрасневшие веки. Ни грамма краски. И, пожалуй, ни грамма сомнения, что она огреет меня собственным кубком, если я попытаюсь приблизиться.

- Я и так это знаю, - поспешно стирает она выкатившуюся слезу. - Не нужно каждый раз напоминать мне о моей ничтожности, особенно после того, как тебе вдруг для разнообразия захотелось побыть человеком.

Что-то невыносимо ноет в груди от её искренних слёз. Стонет, скулит, тянется её утешить, развеять все эти глупые выдумки о моём бессердечии.

— Вика, услышь меня, — делаю я тщетную попытку.

Тяжёлый кубок взлетает выше, она перехватывает его двумя руками.

— Мне не нужно ничего тебе напоминать, — я тоже не сдаюсь. — Не нужно ничего доказывать. Я не присылал тебе этих денег. Да, распорядился. Даже приказал. Но это моя компания. И, извини, но ты работаешь на меня. Поэтому я плачу тебе зарплату. И ты заработала эти деньги... — кубок опасно качается, другого сигнала к действию и не жду.

Перехватываю трофей одной рукой. Разворачиваю Вику другой. Прижимаю к себе спиной, хочу успокоить, сковать смирительной рубашкой, остудить.

— Отпусти, дурак! — брыкается она, как норовистая лошадь. Ругается, как сапожник, вырывается и дёргается так, что я понимаю: одной рукой её вряд ли удержу.

— Успокойся, чёрт бы тебя побрал! — встряхиваю так, что из неё чуть дух не вылетает. Но она тут же изворачивается и со всей силы впивается в мою руку зубами.

— Ах, ты, — матерюсь я, глядя, как падает дорогая моему сердцу награда на пол. Рычу от боли и стискиваю эту психическую так, что она взвизгивает и, наконец, затихает.