Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наши культурные истории о любопытстве и знании также имеют двойственный характер: оценки того, что значит иметь пытливый ум, в них отчетливо расходятся по половому признаку. Когда Аристотель провозгласил, что «все люди от природы стремятся к знанию», он заложил основу убеждения, что жажда знаний может вести к чему-то хорошему – особенно если это касается научного знания{227}. Но есть вещи, недоступные человеческому пониманию, и французский богослов XII в. Бернард Клервоский одним из первых обозначил границы любопытства в его социальной форме: «Иные хотят знать ради самого только знания, что есть скандальное любопытство». «Скандальное любопытство» (turpis curiositas на латыни, что означает позорное, постыдное, презренное любопытство) здесь подразумевает «возмутительное», но предполагает и другое значение: провоцирующее скандалы, побуждающее совать нос не в свои дела и проявлять назойливый интерес к чужой жизни{228}.
Пандора открывает свой кувшин, а Ева вкушает плод с Древа познания
Женское настойчивое и создающее проблемы стремление к знанию проявляется как нельзя более ярко в историях о Пандоре и Еве – двух женщинах, чье интеллектуальное любопытство подталкивает их к греховному поступку, из-за которого в мир приходят зло и несчастье. В этих поучительных сказаниях любопытство представлено в негативном, даже уничижительном свете: они дают понять, что если любопытство проявляет женщина, эти порывы нужно сдерживать.
Европейские ученые и философы раннего Нового времени (оно охватывает три века: 1500–1800 гг.) доказывали, что любопытство с моральной точки зрения нейтрально. Во многом они шли по стопам Аристотеля и стремились морально «узаконить» научный поиск. Но научные изыскания в то время были абсолютной прерогативой мужчин. И чем активнее одобрялось и оправдывалось любопытство во имя науки, тем громче заявляла о себе форма «плохого любопытства» – та, что приписывалась женщинам и ассоциировалась с распусканием сплетен, хаосом и греховностью. В «Иконологии» Чезаре Рипы – крайне авторитетном трактате, опубликованном в Италии в 1593 г. и содержащем «описание универсальных образов, извлеченных из древности и других мест», – аллегория любопытства представлена в виде крылатой женщины с растрепанными волосами и яростным выражением лица. «Я вам не ангел», – кажется, говорит она, несмотря на наличие крыльев за спиной.
Прежде чем обратиться к Еве, давайте поговорим о Пандоре – женщине, созданной по велению Зевса, чтобы покарать людей за похищение огня Прометеем. Это она выпустила в мир зло, открыв не ящик (как его ошибочно называл голландский гуманист Эразм Роттердамский), а кувшин, полный «тысячи бед». Древнегреческий поэт Гесиод, писавший примерно в 700 г. до н. э., подарил нам два классических варианта происхождения Пандоры и ее волшебных сил. Из его поэмы «Труды и дни» мы узнаем, что ее создал Гефест, а другие боги и богини, в том числе Афродита и Афина, наделили ее дарами – прямо как добрые феи из хорошо знакомой нам сказки о Спящей красавице. Гермес нарек ее Пандорой (неоднозначное слово, которое может переводиться как «всем одаренная» или «всем одаривающая»), а также вложил в нее «разум собачий» и «двуличную, лживую душу» и наделил ее даром красноречия, сделав ее способной на «льстивые речи, обманы». «Теогония» Гесиода описывает Пандору как «прекрасное зло» и «приманку искусную, гибель для смертных».
Зевс велит Гермесу отвести Пандору к Эпиметею, брату отважного Прометея. Наивный Эпиметей не прислушивается к совету брата не принимать подарков от Зевса, и отмщение за кражу огня свершается:
Принял он дар и тогда лишь, как зло получил, догадался.
В прежнее время людей племена на земле обитали,
Горестей тяжких не зная, не зная ни трудной работы,
Ни вредоносных болезней, погибель несущих для смертных.
Снявши великую крышку с сосуда, их все распустила
Женщина эта и беды лихие наслала на смертных{229}.
В сосуде остается только одна сущность – надежда{230}.
Сочетая в себе соблазнительное очарование внешней красоты и лживый, коварный характер, Пандора, первая смертная женщина, представляет собой извращенный образ femme fatale. Ее внешность и обольстительность – просто ловушка. Она хитра, как Прометей, но ее лукавство приводит к трагическим последствиям, оказавшись оборотной стороной ума и искусности. Множество чудесных божественных даров, которыми она была наделена, превращаются в собственные же искаженные, обезображенные версии и служат не на благо, а во вред.
Каждая эпоха по-своему переосмысливала образ Пандоры, наделяя ее чертами, в которых отражались культурные опасения по поводу женщин и власти, зла и соблазна. Но к XIX в. ее стремление к знанию стало преимущественно трактоваться как сексуальное любопытство, и ее стали связывать с Евой и грехопадением. На большинстве картин она изображена без блестящих серебряных одежд, подаренных ей Афиной. Вместо этого ее рисуют обнаженной, с кувшином или ларцом под рукой, и всем своим видом она больше напоминает Венеру. Порой ей все же возвращают одеяние, однако оно все равно открывает слишком много (по стандартам своего времени) нагой плоти.
Дж. У. Уотерхаус. Пандора (1896)
Французский художник XIX в. Жюль Лефевр написал обнаженную Пандору, сидящую на утесе; от греха подальше, он изобразил ее боком, но и в этой позе фигура оставляет мало простора для воображения, потому что копна рыжих волос и легкая ткань, свисающая с утеса, ничего не прикрывают. А вот более смелая работа Джона Баттена «Сотворение Пандоры» (1913) открывает полный вид спереди: только вышедшая из кузницы Гефеста Пандора стоит, обнаженная, на пьедестале в окружении богов. Картина Джона Уильяма Уотерхауса «Пандора» (1896) изображает прекрасную лгунью в момент открытия ящика: ее взгляд прикован к содержимому, легкое полупрозрачное платье спадает с белых плеч. «Пандора» (1879) Данте Габриэля Россетти выглядит целомудреннее: платье открывает лишь плечи и руки. На большинстве европейских полотен Пандора либо соблазнительно обнажена, либо столь же прекрасна, но одета: во втором случае женщина на картине вот-вот готова поддаться искушению. Ее представляют одновременно как пленительную искусительницу и как виновницу множества бед.
Как многие греческие мифы, сюжет о Пандоре был выкорчеван из взрослой словесной культуры и пересажен в песочницу детских сказок. Прежде злую сущность Пандоры представляли как нечто великое и грандиозное, но стоило ей немного помолодеть, как она превратилась в «непослушную» девочку, виновную лишь в том, что не устояла перед соблазном красивой и загадочной вещи. Ящик (а после Эразма Роттердамского это всегда ящик) повсеместно изображается как сверкающий, украшенный драгоценными камнями, блестящий ларец; размеры его могут быть разными, однако по мере уменьшения возраста героини он выглядит все больше как ящик с игрушками, чем как ларец с сокровищами. В «Собрании греческих мифов» четы д'Ольер Пандора все еще взрослая женщина, но «красивая и глупая», а также «невероятно любопытная»{231}. Эдит Гамильтон обходится с ней еще жестче, называя ее «прекрасным злом, скрытым в обличье прелестной стыдливой девы». От нее «ведут свое происхождение все остальные женщины», которые несут мужчинам «только горе и погибель, потому что зло заложено в самой женской