Или тут была виновата фотография с дальномерного поста, на которой была изображена маневрирующая японская эскадра в окружении многочисленных всплесков русских снарядов? Или снимки участков расстрелянного леса с подсчетом, во что обошлась японской казне ломка русских сосновых дров с напоминанием о цене одного двенадцатидюймового снаряда в шестьдесят фунтов? Да еще правдивый отчет о неудачном минном заграждении, на котором час «гуляла» японская эскадра, проиллюстрированный еще одной фотографией восьми исполинских взрывов на фоне дымного горизонта? Повторить минную ловушку Руднев не надеялся, но охоту еще раз наведываться к Владивостоку эта новость у Камимуры отбила наверняка…

Успех фотоотчета заставил Вадика задуматься, и вскоре во Владивостоке появилась пара кинооператоров, занимавшихся до этого только съемками столичных торжеств и прочих мероприятий с участием членов Императорской фамилии. Нельзя сказать, что оба они – и Ягельский и Сашин-Федоров – горели желанием оказаться на войне. Тем более вдвоем. Конкуренция-с, знаете ли… Но разве просьба императора – не закон для подданных?

* * *

В дополнение к наградам за Чемульпо и прорыв «Манджура» Банщиков совершенно для него неожиданно был награждён еще и Анной 3-й степени. С формулировкой «За спасение раненых с “Варяга”». В газеты не попала мелкая деталь – ходатайствовал об «Анне» для Вадика сам министр финансов Коковцов с подачи члена правления Русско-Китайского банка Вышнеградского, а также Ададурова и Мухина, председателей правлений Русского торгово-промышленного и Волго-Камского банков. И если первые два ордена Вадик больше относил к результатам «командной игры», где честно оценивал свою роль достаточно скромно, то вот третий вполне искренне грел ему душу. Хотя, конечно, и он тоже был результатом «некоего послезнания». Но ни Петрович, ни Василий до подобного не додумались. А значит, теперь и ему можно считать себя равноправным членом команды…

От еще одного из «патриотичных банкиров» – Лазаря Полякова – Вадику перепал роман Жюля Верна в увесистом золотом переплёте, а от Карла Шпана и Жданова с Филипповым – скромный вклад на сто тысяч рублей, из которых семьдесят он тут же направил во вновь созданный фонд пожертвований на «Дело Великого Сибирского пути». Это было второе его глобальное достижение: царь по итогам их третьей встречи распорядился всемерно ускорить завершение строительства Кругобайкальского участка Транссиба.

Его начали возводить в самую последнюю очередь, в 1902 году, как самый трудный и дорогой на всей стратегической дороге. Во многом из-за байкальской паромной переправы средняя пропускная способность магистрали и исчислялась пока десятью-тринадцатью поездами в сутки, суммарно, в обе стороны. Притом что длина этого участка составляет восемнадцатую часть общей длины Транссиба, строительство его потребовало больше четверти суммарных затрат на всю дорогу. Достаточно сказать, что на протяжении пути вокруг Байкала поезд проходит двенадцать тоннелей и четыре галереи.

Несмотря на приложенные усилия, в истории нашего мира первый поезд прошел вокруг Царь-озера лишь 30 сентября, а регулярное движение было налажено спустя два с лишним месяца, что не позволило сконцентрировать в Маньчжурии достаточное количество войск для победы под Мукденом. Кроме элементарного понимания необходимости расшивки этого, пожалуй, главного узкого места всей войны, Вадик хорошо запомнил и напутствие Балка: «Не решишь вопрос с кругобайкальским участком – самого тебя год шпалы таскать заставлю!» А этот мог…

Когда обалдевшие от вызова в Зимний дворец инженеры Савримович и Леверовский, в присутствии министра путей сообщения князя Хилкова, докладывали свои финансовые и плановые расчеты по введению Кругобайкалки в действие, как ближайший физически возможный срок они определили середину июля. От представленной железнодорожниками сметы Коковцов в прямом смысле схватился за голову. И несчастного министра финансов можно было понять: бюджет и так трещал по швам.

Один из способов изыскания дополнительных средств был тогда предложен Вадиком – всенародная подписка на военно-железнодорожное строительство. По прямой аналогии с добровольными пожертвованиями на усиление флота, сбором которых сейчас занимался Комитет под руководством великого князя Александра Михайловича, хотя и сама идея, и первый взнос были от князя Кочубея. Вадику начинать пришлось с себя любимого. Кстати, это неординарное предложение Банщикова стало, по словам самого Хилкова, переломным в его настороженном вначале отношении к новому фавориту царя.

В итоге между ними весьма быстро сложились доверительные и деловые отношения. Для Вадима это было несомненной удачей. Во-первых, Михаил Иванович был не просто министром, он был величайшим профессионалом своего дела и трудоголиком. Во-вторых, лучшей кандидатуры для государственного руководства задуманными мегапроектами в сфере транспорта, включая Волго-Донскую и Беломоро-Балтийскую транспортную системы, просто не было. И наконец, в-третьих, и это было уже удачей для самого Хилкова, именно вмешательство Вадика как врача спасло князя от ранней кончины в результате незалеченной хронической пневмонии.

Вызванных войной расходов у Минфина действительно хватало. В том числе бюджетом не предусмотренных. Так, специальное совместное заседание министерства финансов и ГМШ постановило для соблюдения юридических формальностей принять в казну по балансовой стоимости в 6 миллионов рублей приведённые Рудневым во Владивосток призы «Ниссин» и «Кассуга». И зачислить их в списки флота под именами «Память Корейца» и «Витязь». Пожелание Руднева назвать второй крейсер «Сунгари» не нашло монаршьей поддержки… Конечно, 6 миллионов – лишь треть от заводской цены и четверть «цены военного времени», однако без запущенной Вадиком машины биржевых спекуляций минфин причитающиеся варяжцам по новому «Положению о морских призах» 3 миллиона, скорее всего, изыскивал бы годами – «Зачем платить, если корабли и так наши». Но и после этой «внеплановой» выплаты государственный долг России сокращался «на пару броненосцев» – двадцать пять миллионов рублей, и протестовать Коковцову смысла не было.

Деньги разделили по-честному – между всеми участниками боя при Чемульпо, живыми и погибшими, офицерами и матросами. Рудневу досталось больше полумиллиона, офицерам по двадцать-пятьдесят тысяч, матросам чуть больше тысячи рублей каждому. Поскольку по меркам довоенной жизни для каждого это были невообразимые суммы, по распоряжению Руднева и с согласия Коковцова, доступ к именным счетам был заблокирован до конца войны. Кроме его собственного. Причем на долю семей погибших была выделена тройная доля здорового члена команды, занимавшего ту же должность. Раненые, за исключением самого Руднева, получили по двойной доле…

Подробности о суммах призовых выплат были секретом для Владивостока несколько часов. А через пять-шесть дней о них из газет узнали по всей России. Утром следующего дня рабочий стол Руднева был завален заявлениями добровольцев для комплектации экипажей броненосных и вспомогательных крейсеров.

Некоторые деловые люди, купцы и финансисты, узрев столь фантастическую норму прибыли, тотчас изъявили желание «помочь России в трудный час» и выкупить несколько подержанных иностранных лайнеров для переоборудования во вспомогательные крейсера. При условии, конечно, что им, абсолютно неофициально, будет причитаться доля с продажи трофейных товаров и судов. А наиболее ушлые готовы были финансировать экспедиции за исключительное право покупать у казны захваченную контрабанду и пароходы. Итогом всего этого ажиотажа стало приобретение через созданную Крампом в Филадельфии пароходную компанию десяти быстроходных лайнеров в Германии, САСШ и Франции, из которых шесть были приобретены «в частном порядке» при посредничестве Комитета по усилению флота на добровольные пожертвования.