Прекрасная Авророчка стояла, безвольно опустив руки, – чувство жалости к ближнему было развито в ней так же сильно, как и чувство справедливости. Жалость! Ах, эта жалость! Ещё великий пророк Фёдор наш Михайлович Достоевский писал, что великодушное сердце может полюбить из жалости.

Ну, действительно, виноват ли Эмин Хосе, что безоглядно влюбился в неё с первого взгляда, всей душой, с присущей ему горячностью? И если первый месяц он опасался, держал себя в руках – одним словом, прикладывал все усилия, чтобы о его чувствах не прознала ни единая душа в посольстве, то сейчас, сейчас Ибн Заде дошёл до того состояния, когда на всё начхать – пусть хоть весь мир узнает о его любви, он готов встать на самую высокую гору и прокричать три самых простых, сентиментальных, истёртых до дыр за всю историю человечества, но в то же время три великих слова: «Я тебя люблю!»

Вот до какого безрассудства могла довести наша героиня зрелого человека, занимающего солидный (я бы даже сказала, наисолиднейший, наисерьёзнейший) пост посла, депутата Верховного Совета. Вот на что она была способна. Вот какими чарами она обладала. Но великодушно от природы было её сердце, из-за чего, собственно... Нет, она не полюбила Эмина Хосе сразу же после его жалостливой, искренней тирады, нет! Однако первый шаг в этом направлении был сделан ею – Авроре стало вдруг жаль посла до того, что сердце её сжалось от боли и необъяснимого какого-то отчаяния.

Действительно, разве виноват он в том, что полюбил? Что любовь его последняя стала самым главным, самым важным эпизодом его жизни, на фоне которого все остальные меркли, казались серыми, обыденными и незначительными? Разве есть его вина в том, что он родился не в то время и не в том месте? Всё тот же титан великой русской литературы – золотого её времени – Фёдор наш Михайлович с характерной ему точностью и психологизмом заметил однажды: «Известно, что человек, слишком увлёкшийся страстью, <I>особенно если он в летах</K>, совершенно слепнет, мало того, теряет рассудок и действует, как глупый ребенок, хотя бы и был семи пядей во лбу».

«Он и вправду будто бы болен», – подумала Аврора, заметив нервную дрожь его рук, лихорадочный, нездоровый румянец, застывший страх в его блестящих чёрных, влажных от слёз глазах – страх, что она не поймёт, снова в который раз не поймёт его, пренебрежёт им и его чувствами, откинет, отшвырнёт их, как что-то ненужное, бесполезное. И тут до неё дошло: конечно же! Конечно же, он болен! Ведь любовь – это серьёзный недуг, а неразделённая любовь – всё равно что неизлечимая, страшная болезнь, от которой не существует ни чудо-микстуры, ни пилюль. Только она одна – Аврора... Вот единственная панацея от жестокой стариковской хвори его.

«И вовсе не обязательно любить его, – пронеслось в Аврориной голове. – Просто нужно облегчить его страдания, пойти на минимальные уступки. Ведь он сам сказал, что ему достаточно моего присутствия, ему ничего больше не нужно, кроме как видеть меня хоть изредка». Жалость – вот единственное, что двигало тогда нашей героиней. Именно поэтому в ближайшую субботу она и согласилась приехать к Эмину Хосе домой, в отсутствие супруги Лидии Сергеевны, нос которой в это время, напоминающий поросячий пятачок, вдыхал чудный, волшебный воздух Карловых Вар.

– Так, значит, вы придёте, Авророчка, придёте?! – вне себя от радости переспрашивал Эмин Хосе. Он не верил своим ушам.

– Приду, только ненадолго.

– Я закажу фруктов, икры, коньяка... Что вы ещё любите, Авророчка? – колготился Ибн Заде.

– Да ничего не надо, не беспокойтесь, я просто заеду на полчасика, и всё.

– Хорошо, хорошо, хорошо, – он был согласен и на полчасика – только бы она приехала. Эмин Хосе был на седьмом небе от счастья – он не верил в него, в это счастье, и всю неделю, вплоть до субботы в голове его нет-нет да промелькнёт мысль: «А что, если она снова солгала? Что, если не приедет?» Но он тут же отгонял это отвратительное, ужасающее, ввергающее его в панику подозрение, пытался думать о другом, о хорошем – о том, например, какое бы ему лучше заказать столовое вино.

* * *

Пожалев безнадёжно влюблённого в неё Эмина Хосе, Аврора смутно представляла, что ждёт её в самом ближайшем будущем, насколько всё это может затянуться и чем всё это закончится. Минутная слабость, испытанная ею в кабинете посла, полностью перевернула её жизнь. И, как в любой ситуации, в общении с Ибн Заде нашу героиню ожидало много плюсов и ещё больше минусов.

Её желания исполнялись, будто по взмаху волшебной палочки, – только загвоздка вся была в том, что эти самые желания не являлись несбыточными мечтаниями самой Авроры – это были чужие мечты, как в случае с Марией Ивановной. Буквально на следующий день после Аврориной просьбы Эмин Хосе повысил вечно плачущую женщину из уборщицы в завхозы. Первая реакция Артуховой была такова – она ворвалась к Авроре в кабинет и, ревя от счастья, бухнулась перед нею на пол, клянясь в вечной дружбе и верности:

– Всю жисть, Авророчка, ноги тебе буду мыть и воду пить! – рассыпалась в благодарностях бывшая уборщица. – Если моя Светочка когда-нибудь родит девочку, назову её твоим именем! – божилась она.

Аврора же порядком перепугалась, подлетела к ней – та принялась лобзать Метёлкиной руки в знак неописуемой своей признательности.

– Что с вами?! Марь Ванна! Перестаньте! – в ужасе кричала Аврора, думая: «А не вызвать ли ей, часом, «Скорую»? Может, она с ума сошла?!» – Поднимитесь немедленно! – и так и сяк приводила её в чувства она, но Артухова, казалось, и не собиралась вставать на ноги. Она растеклась на тёмно-красном, цвета запекшейся крови ковре и с блаженным выражением на лице раскачивалась из стороны в сторону, приговаривая, будто в бреду:

– Ой, спасибо! Мобыть, все думали, что Марь Ванна – никто тут, девочка на побегушках! А вон оно как обернулось! Спасибо! Ой! Спасибо!

– Встаньте, пожалуйста, я вас прошу!

– Добрая, милая Авророчка! – нараспев говорила та. – Спасибо тебе! Спасибо!

– Да на здоровье, только поднимитесь! – уже сердилась Авророчка – ну честное слово: глупо сидеть на полу, раскачиваясь из стороны в сторону, и битых пятнадцать минут говорить «спасибо», подобно попугаю.

– Не могу, – прошептала Артухова.

– Что не можете? – не поняла Аврора.

– Встать не могу.

– Почему?

– Ногу свело, – призналась Мария Ивановна и добавила: – Да самого заду!

Ещё минут десять Аврора пыталась поставить на ноги Артухову, но тщетно – кончилось тем, что инспектор по контролю зацепилась шпилькой туфли о ковёр и оказалась в непосредственной близости с новоиспечённым завхозом. Они обе сидели на полу: Мария Ивановна, разразившись гомерическим смехом, охала и стонала, Аврора, тоже хохоча, помимо того, что пыталась подняться сама, одновременно помогала бывшей уборщице:

– Соберитесь! Сконцентрируйтесь! – советовала она.

Наконец, поднявшись, Мария Ивановна в который раз поблагодарила Аврору:

– Ой! Не знаю, что бы делала без твоей помощи, красавица ты наша! Теперь я по гроб жизни тебе обязана! Во всём, Аврор, слышишь, во всём тебе помогу – ни в чём не откажу! И если вот при мне хоть кто-нибудь хоть что-нибудь о тебе дурное скажет, сразу в физиогномию буду бить! Веришь?