22 июня конференц-секретарь Академии художеств В. И. Григорович сообщает предписание министра под роспись ректору И. П. Мартосу, профессору В. И. Демут-Малиновскому и академикам С. И. Гальбергу и Б. И. Орловскому.

Двенадцатого июля после осмотра статуи Мартос, Гальберг и Орловский составили акт «о достоинствах этого произведения как монументального, которое непростительно было бы употребить для другого какого-либо назначения». По их мнению, она «заслуживает внимания правительства; что же касается до цены сей статуи 25 тысяч рублей, то мы находим ее слишком умеренной, ибо одного металла… имеется в ней по крайней мере на двенадцать тысяч рублей, и если бы теперь… сделать такую статую, то она, конечно, обошлась бы в три или четыре раза дороже цены, просимой г. Пушкиным».

В феврале 1833 года уже Наталья Николаевна возобновила хлопоты по поводу «Медной бабушки», обратившись с письмом к Волконскому: «Князь, как я намеревалась продать в казну бронзовую статую, которая, как мне сказали, стоила моему деду 100 000 рублей, а за которую я хотела бы получить 25 000. Посланные для ее осмотра академики говорили, что она стоит этих денег. Но, не получая больше известий об этом, я осмеливаюсь, князь, прибегнуть к вашей любезности. Намереваются ли еще купить эту статую, или же сумма, которую спросил мой муж, кажется чрезмерной? В последнем случае нельзя ли было выдать нам, по крайней мере, материальную стоимость статуи, т. е. стоимость бронзы, а остальное уплатить, когда и как вам будет угодно. Суббота. 18 февраля 1833».

Проставленная под прошением дата отнюдь не случайна: ровно двумя годами ранее Пушкин и Наталья Николаевна обвенчались. Несмотря на то, что на этот раз с прошением обращалась сама Наталья Николаевна, и даже на то, что Пушкин, надписавший письмо, приложил к нему свой перстень-талисман, в волшебную силу которого так верил, оно не возымело успеха. Князь Волконский, наведя необходимые справки, хотел было даже не отвечать на прошение сам, наложив на представленном ему экстракте дела резолюцию: «Гр. Сансе просить ответить г-же Пушкиной, что я крайне сожалею о невозможности исполнить ее просьбу по весьма затруднительному положению, в котором находится нынче кабинет, отчего не может делать никаких приобретений сего рода». Но, прикинув, что подобная отписка будет выглядеть не слишком прилично, он в конце концов 23 февраля ответил сам, соблюдя все приличия и в самых изысканных выражениях, письмом, которое не оставляло никаких сомнений в окончательности отказа и бесполезности дальнейших обращений по этому поводу.

Письмо Натальи Николаевны находилось в архиве Министерства императорского двора в специально заведенном деле «О бронзовой колоссальной статуе Екатерины II, предлагаемой к покупке писателем А. Пушкиным», ныне хранящемся в Пушкинском Доме. После этого письма Пушкину оставалось лишь смириться с невозможностью получения приданого от Гончаровых. «Медная бабушка» осталась стоять во дворе дома Алымовых.

Последним отголоском этой истории стало позднейшее недатированное письмо Пушкина Любови Матвеевне Алымовой, дочери домовладельца, с просьбой позволить ростовщику Юрьеву забрать монумент. Эта новая сделка Пушкина со своим кредитором, очевидно, не состоялась — статуя так и осталась на месте. Только после смерти Пушкина она была продана заводчику Францу Берду, у которого ее, в свою очередь, купило екатеринославское дворянство, решившее, подобно Гончарову, отметить память «великой жены», основавшей их город во время того же самого путешествия на юг в 1775 году, когда она заезжала в Полотняный Завод. В 1846 году многострадальная статуя дождалась, наконец, установки, пусть и не в Полотняном Заводе, а, что было даже почетнее, в Екатеринославе. Ее поставили на главной городской площади перед Екатерининским собором, заложенным некогда великой императрицей.

Восьмого января 1835 года Пушкин записал в своем дневнике историю, служащую прекрасной иллюстрацией широко известной скупости князя Волконского и сомкнувшуюся с другой историей — о закладе самим Пушкиным драгоценностей жены:

«Бриллианты и дорогие каменья были еще недавно в низкой цене, они никому не были нужны. Выкупив бриллианты Натальи Николаевны, заложенные в московском ломбарде, я принужден был перезаложить их в частные руки, не согласившись продать их за бесценок. Нынче узнаю, что бриллианты опять возвысились. Их требуют в кабинет и вот по какому случаю.

Недавно государь приказал князю Волконскому принести к нему из кабинета самую дорогую табакерку. Дороже не нашлось как в 9000 руб. Князь Волконский принес табакерку. Государю показалась она довольно бедна. — „Дороже нет“, — отвечал Волконский. — „Если нет, делать нечего, — отвечал государь, — я хотел тебе сделать подарок, возьми ее себе“. Вообразите себе рожу старого скряги. С этой поры начали требовать бриллианты. Теперь в кабинете табакерки завелись уже в 60 000 р.

Великая княгиня взяла у меня „Записки“ Екатерины II и сходит от них с ума».

Символично, что князь Волконский отверг статую Екатерины II, а великая княгиня Елена Павловна зачитывается полученными от Пушкина «Записками» прабабушки, переписанными Натальей Николаевной. Да и девять тысяч рублей, в которые оценивалась «бедная» табакерка, соответствуют сумме заклада, полученной в московском ломбарде за упомянутые бриллианты Натальи Николаевны. Пушкин, передав эту историю потомству, как нельзя лучше отомстил скаредному князю Волконскому.

Пятнадцатого мая 1831 года, прожив почти три месяца в доме на Арбате, молодожены отправились в Петербург. Это было своеобразное «свадебное путешествие» и единственная совместная поездка четы Пушкиных. Добирались они трое суток. Если Пушкину главная дорога России была хорошо знакома с отроческих лет, с той поры, когда дядюшка Василий Львович отвез его поступать в Лицей, то в жизни Натальи Николаевны это было первое большое путешествие в сознательном возрасте. Они преодолели 722 версты с остановками для смены лошадей на двадцати семи почтовых станциях в пределах четырех губерний — Московской, Тверской, Новгородской и Петербургской.

Прибыли они 18 мая, поселившись на неделю в знаменитой петербургской гостинице Демута. В первом письме в Москву, адресованном Нащокину, Пушкин сообщает: «Приехали мы благополучно, мой милый Павел Воинович, в Демутов трактир, и на днях отправляемся в Царское Село, где мой домик еще не меблирован… Моя жена тебе очень кланяется».

Один из первых визитов, чуть ли не на другой день по приезде, супруги Пушкины нанесли Елизавете Михайловне Хитрово. Ее дочь Дарья Федоровна Фикельмон не замедлила отметить свое первое впечатление: «Пушкин… привез свою жену, но не хочет еще ее показывать. Я видела ее у маменьки — это очень молодая и очень красивая особа, тонкая, стройная, высокая — лицо Мадонны… Он очень в нее влюблен, рядом с ней его уродливость еще более чем поразительна, но когда он говорит, забываешь о том, что ему недостает, чтобы быть красивым, — он так хорошо говорит, его разговор так интересен, сверкающий умом без всякого педантства».