Яга выпрямилась, оскалившись. Подобрала ручку полураскрытого пакета, подтянула сзади джинсы и пошла, потряхивая головой. Со стороны казалось, она отбивается от звуков, которыми распустилась весна. От городских шумов, которые начали подступать ближе с тех пор, как воздух прогрелся и смягчился.

Пройдя дорожку, обставленную низкими бордюрами, Яга ступила на сырую еще после ночного дождя землю. Из-под ветвей пахнуло насекомыми, гнильцой прошлогодних листьев, мокрой корой. Яга трусливо оглянулась. Подкинула плечи, словно на них, как и зимой, сидела толстая куртка. Углубилась в ветви. Одна ветка шевельнулась. Яга споткнувшись, полетела вниз, упала, ударяясь грудью о землю. Быстро приподнявшись на коленках, она, словно слепая, ощупала землю. Наткнулась рукой на скользкий пластик пакета, дернула его, но он не поддался, придавленный мужской ногой в черных нечищеных туфлях. Яга дернула головой вверх. Над ней стоял Олег и улыбался.

– Че? – прокряхтела Яга, потянув пакет на себя двумя руками.

– Через плечо! – чокнул Олег и, не снимая ноги с пакета, другой ударил Ягу по плечу.

Яга завыла и повалилась на землю боком. Приподнялась, посмотрела на Олега. Его голову одевали молодые густые листья. С высоты он улыбался Яге. Она собиралась ему что-то сказать, но сзади получила еще пинка и прогнулась под ним. Не отрывая тела от земли, она с трудом развернула голову назад. Ее шея собралась напряженными складками. Ваджик раздувал ноздри. Его лицо было злым.

– Миша, – властно позвал Олег, и из ветвей выпорхнула легкая тень.

Миша, спеша, сковырнул ногой какую-то кочку или задел выступающий из земли корень, но с собой он принес запах пепла, лежалых орехов и терпкость перезрелых яблок, свернувшихся в уксус. Яга шевельнула ноздрями, вбирая запахи, и сразу оскалилась в страхе.

– Забери у нее пакет, – приказал Олег.

Миша шмыгнул к Яге юркой мышью и потянул пакет на себя. Олег убрал с него ногу.

– Че вы делаете? – голос Яги сжался. – Это мой пакет. Че вы?

– Короче, пакет отпусти, – бесцветно сказал Миша.

– Пакет отпусти, – громче повторил Ваджик и бацнул Ягу в то же место на спине.

– Ай-й-й… – хрипло заплакала Яга, но пакет не выпустила.

– Пакет отпусти, – еще раз произнес Миша.

Яга затрясла головой, словно хотела отбиться от его коротких слов, бесцветных, как крылья молодых мошек. Ее потревоженные волосы поднялись, показав тусклый непрокрашенный висок. Носом Яга уткнулась в землю.

– Вы че делаете? Миша, ты че? Ты как будто меня не знаешь! Не знаешь, да? – хрипло заныла она. – Че вы со мной теперь тут делаете, Миша? Я тебе сколько раз на дозу давала? На халяву, а? Ваджик, че ты такой подлый, а? Че ты бьешь меня теперь? Я твоего брата Фадика на заправку не устроила? Олег, че ты такой? Ты с сестрой моей встречался. Нахуя вы меня теперь тут пинаете, а? Нахуя? – из глаза Яги выкатилась мутная слеза, потекла по боковине носа, под него и там смешалась с солеными соплями. – Анюта! – просипела она, увидев над собой одутловатое женское лицо. – А-ню-та…

Олег наступил грязной подошвой Яге на запястье и поерзал ногой, задевая нашлепкой каблука хрящевые косточки.

– Пакет отпусти, – повторил Миша.

– Не отпущу я! – крикнула Яга.

– Ты смотри, какая, – фыркнула Анюта, – даже Иуда тридцать сребреников отдал.

– Че ты мне паришь, Анюта? Че ты мне – Иуда? Я никогда… никогда… ах-ха-ха, – Яга выдула слюнявый пузырь.

Олег навалился сильнее, перенося всю тяжесть в ногу.

– Аха-ха, – Яга разжала пальцы. – Анюта, – она подняла голову, – сколько раз я тебе на халяву давала, вспомни. Как я на заправке работала, вспомни. По восемь тысяч в день делала, Аню-т-та… – хриплые причитания Яги звучали в этих сырых еще от ночного ливня ветвях, как предсмертная песня старой охрипшей птицы.

– Да?! – визгляво протянула Анюта и вильнула узкими бедрами в черных джинсах. – А кто Салееву ментам сдал? Такая умненькая, Ягушечка, типа сама ушла, а мы как бы все остались.

– Ты охуела, Анюта? – Яга приподнялась. – Я не сдавала Салееву. Это Жаба ее сдала. Я не знала, просто ушла, к Ванькиному ребенку убежала. Он меня просил за ним посмотреть.

– Чем докажешь? – выдохнул Миша.

– Че мне кому-то доказывать, – Яга оперлась на локоть. Одну сторону ее лица покрывали крупинки влажной земли и мелкие ветки. – Ты забыл, как позапрошлой зимой вы полные сумки мартини вытащили, а я на входе вас прикрывала? Че-то вы все ушли, меня бросили. Че-то я одна осталась, все на себя взяла. Че-то когда меня менты в отделении бучкали, – Яга сглотнула. – Ух, хорошо меня бучкали, че-то я никого не сдала. Не по моим понятиям это, Миша. Все знают, я никого не сдаю. Никогда не сдаю.

– Никогда не говори никогда, – выдохнул Миша.

– Я лучше бутылки собирать буду, – Яга вдавила локоть в землю. – Из принципа никого не сдам.

– Это она Салееву сдала, – Анюта поджала губы так, будто, сказав свои последние слова, запечатывала рот восковой печатью.

– Не сдавала я никого! – крикнула Яга, тут же прогнувшись под тупым броском Ваджиковой ноги.

Они обступили ее вчетвером и пинали. Тело Яги подлетало на миллиметры, а потом возвращалось на землю, она снова прижималась ртом к ней и ойкала в нее, хрипя: «Мама». Когда Яга подлетала, поднятая силой пинков, то казалась неживой, легкой и бескостной. Но когда возвращалась на землю, жизнь, отлетевшая на миг, снова падала на нее, подчиняясь притяжению земли, которая, словно разбуженная криком Яги, не хотела Ягу отпускать. Ее руки и ноги дергались. Мельтеша, они казались маленькими. Анюта пинала, тонко втягивая воздух и фыркая, она заняла место у живота. Ваджик по-прежнему тупо бил в спину, как будто тренировался и поставил себе задачей нанести по снаряду заданное число ударов – известное ему одному, но не однозначное. Олег бил с улыбкой, подскакивая, стараясь попасть в голову, в плечи. Его майка выбилась из-за пояса штанов. Миша бил сухо, разметая по воздуху руки, с мученическим лицом. Ему словно было жалко, но не Ягу, а себя – за расход последних сил, еще притаившихся в его иссохших мышцах.

Тело Яги перестало вздрагивать. Но жизнь как будто билась у нее под кожей. И когда тупой носок Ваджика впивался в ее спину глубже, живот Яги выпячивался, словно жизнь, собравшись в один комок, натиском брала последние кожные рубежи.

Олег попал носком ей в висок. Кровь клокотнула в горле Яги. Две густые струи потекли в землю, и земля успокоилась, перестав Ягу держать. Заостренное лицо Анюты расслабилось, на нем проступило что-то ритуальное. Ряды разомкнулись. Схватив пакет, Олег заспешил в сторону домов. Остальные потянулись за ним. Яга осталась лежать – на боку, подогнув ногу. Вытянув руку вдоль тела. Из ее носа сочно капало, и земля жадно впитывала эти капли.

Луч солнце поплыл по тротуару, пересек проезжую дорогу с двумя полосами движения, пошел по противоположной стороне, пару раз мелькнув в затемненных окнах первых этажей. Дошел до аптеки, встал вертикально, потоптался притупленным острием по ее зеленый крыше. Несколько секунд полежал на ступеньках ее лестницы. Спустился. Метнулся по асфальтированному пятачку, по дорожке, идущей наискосок к деревьям. Можно было подумать, кто-то управляет им сверху. Но у деревьев луч остановился. Отступил. Сдержанно походил взад-вперед. Словно там, в глубине, под деревьями свершался ритуал, кровавое жертвоприношение, и луч, не принадлежа теневой стороне, тактично мялся сбоку, не заходя на чужую территорию. Потом он вернулся на пятачок, выхватил мошку, лежащую на боку с подогнутой лапкой. За считаные минуты, прошедшие с ее смерти, крылья успели высохнуть, истончиться и стали похожи на шелуху, содранную с перегоревшей на солнце человеческой кожи. Луч двинулся к мошке. Наступил на нее. Придавил желтой солнечной тяжестью. Крылья мошки блеснули блеклым перламутром, потом позолотились. Она согрелась и лежала как живая в расплавленном золоте кончающегося дня. Луч стоял над ней долго. Потом ушел. После этого начался закат.