– Так как? – жизнерадостно спросил он.

– Никак.

Лобастый метнулся вперед. Окно отразило его фигуру, которая быстро росла. Задрав ногу, он ударил Салееву в живот. Стул откинулся к батарее. Слышно было, как Салеева схватила губами ком воздуха, словно собиралась взять вес. Лобастый так же быстро отступил к двери и встал там, как будто и не отходил. Как будто это не он, а кто-то другой, огромный вырос из темноты, запертой между рам, выпростал руку и потянул Салееву за волосы, опрокинув вместе со стулом к окну.

Темное стекло отразило ее пшеничную голову с собранным на макушке пучком. Темнота между рам успокоилась, и можно было подумать, что через нее пробивается восходящее солнце.

Худощавый с лобастым переглянулись. На столе зашуршал черный пакет, раскрываясь. Женщина за столом, не поднимая головы, потянулась за новой папкой бумаг, закинула ногу на ногу, глухо цокнув по линолеуму каблуком.

Салеева повела грудью вперед, опуская стул на все ножки.

– А так тоже никак? – спросил худощавый.

– Никак, – сказала Салеева, не сводя глаз с правой стопы лобастого. Он был обут в большие черные туфли с вытянутыми, квадратно обрубленными носами. У подъема туфли расширялись – стопа в этом месте плоско падала вниз. Над подъемом туфли ломались поперечными морщинами.

Худощавый усмехнулся, его бровь снова упала, и, словно прикрепленный к ней той же невидимой веревочкой, лобастый сделал рывок вперед и ударил Салееву в правый бок. Стул, вместо того чтобы, как обычно, откинуться назад, завалился вбок. Накреняясь, Салеева утянула его за собой на пол. Ее руки были по-прежнему закинуты за его спинку. Она лежала на полу, как будто продолжая сидеть на стуле.

– Выносливая, – лобастый подхватил спинку стула, с тяжелым рывком поднял его на две боковые ножки и еще одним рывком поставил на пол.

Салеева подтянулась на сиденье ближе к спинке. Дунула, откидывая со лба выбившиеся из пучка пряди.

– Спортсменка, – добродушно сказал худощавый. – Говорят, немного только до Олимпиады недотянула.

– Давай проверим, – улыбнулся лобастый.

Худощавый снова выдвинул ящик стола и положил на стол черный шнур.

– На гибкость придется проверять, – вздохнул он, встал из-за стола и подергал шнур, который держал за оба конца. Шнур несколько раз хлопнул в его руках.

– Твари, не трогайте меня! – закричала Салеева и подалась вбок.

Лобастый подлетел к ней и, встав за ее спиной, положил большую красную, как будто обмороженную руку ей на затылок. Салеева открыла рот, втянула в дырку губы, сморщилась, сощурилась и захныкала. Худощавый встал перед ней. Лобастый взялся другой рукой за сочленение браслетов, потянул их вверх, заламывая ее руки. Она поползла со стула. Он опустил ее руки, и они безвольно пугливо прижались к спине.

– А-а-а! – заорала Салеева. – А-а-а!

Лобастый надавил ей на затылок, ее голос хрипнул.

Худощавый схватил ее за пучок и потянул голову вниз, неожиданно сильной ногой разъединяя ее стопы.

– Не трогайте меня! А-а-а! – хрипло кричала Салеева, мотая туловищем в стороны. – Ах-ха-ха-а, – всхлипнула она, втянув губы в себя. – Отойдите от меня! Отойдите! Зачем вы так делаете? – ревела она, растягивая слова. – Вас бог накаже-е-ет! За то, что вы так делае-е-ете!

– Спокойно себя веди, – лобастый похлопал ее по плечу, и Салеева сделала попытку увести плечо из-под его похожей на отбивную руки.

– Зачем вы так делаете… мне?! – резано кричала она.

– Так даже птицы не кричат в поднебесье, – хихикнул худощавый.

– Вы не на ту нарвалися, понятно?! Не на ту! Ясно-а-а?! – крик, вырывавшийся из ее сдавленного горла, словно ножами царапал стены, оконное стекло, столы. – Зачем вы так делаете?! У меня ребенок, понятно? Говорю, что ничего не знаю. А-а-а! А-а-а!

– Да не ори ты, сука! Заткнись, тварь! – раздался тонкий голос из-за стола, за которым сидела женщина. Пуговичка на ее рубашке вздрогнула, сдерживая растянувшуюся на груди ткань. Выдав эти слова через нос, женщина снова опустила голову к бумагам.

– Слышишь че! – заорала Салеева, мотая в стороны плечами. – Тебе бы такой срок светил, ты бы заткнулася?! Я здоровьем сына родного клянуся, я ничего не знаю! Сыном родным клянусь…

– Не клянись, – сказал худощавый, удерживая ее голову. – Клятвы – от лукавого.

Дернув, худощавый пригнул ее голову к коленям и просунул в дырку между ними. Голос Салеевой оборвался и ушел вниз, заклокотав в груди хлопающими всхлипами. Она ерзала на стуле, чтобы сползти с него. Казалось, кто-то сильный и верткий, задыхаясь, бьется внутри нее, чтобы вырваться из ее тела и схватить острый глоток воздуха. Лобастый шумно пыхтел.

– Держи, держи ее! – тихо говорил худощавый, связывая шнуром ее стопы.

Майка Салеевой задралась, шорты съехали вниз. Из-под ее смуглой кожи торчали позвонки, острые, как хребет рептилии.

– Больно? – худощавый пнул стул. Салеева качнулась. – Ну что, спортсменка, кто твои подельники?

– Слышь ты, урод? – булькающим голосом сказала Салеева. – В спорте знаешь че самое главное?

– Че? – чиркающим голосом спросил худощавый.

– Не противника победить, а себя, – натужно сказала Салеева.

– Принципиальная, – усмехнулся худощавый, роняя одну сторону лица. – Если ты такая крутая, че ты с наркоты не слезла, дура?

– А у меня муж погиб, – с вызовом пробулькала Салеева снизу. – Утонул. Горе у меня было.

– Это который в урне, что ли, у тебя на балконе стоит?

– Который в урне, – с усилием сказала она посиневшими губами. Ее голова торчала из-под сиденья стула. Кровь прилила к ней, а потом остановилась и медленно начала синеть.

– А что урну не закопала? Не домашняя же заготовка – на балконе хранить, – уголок рта худощавого судорожно опустился вниз, потянув за собой бровь и щеку. Его левое веко прикрылось, показывая только край мутного зрачка. Левой стороной он сделался похож на маску, слепленную с половины лица кого-то нездешнего. Он скривил рот сильнее, и казалось – сейчас ниточка оборвется, лицо его упадет и напорется на острый позвонок Салеевой.

– А я любила его, – зашевелила губами Салеева. – Я первое время с этой урной в обнимку спала.

Женщина за столом снова подняла голову и брезгливо посмотрела на Салееву. Задержалась взглядом на ее смуглой спине, покрытой широкими пигментными пятнами.

– А потом на балкон выставила? – спросил худощавый.

– Потом мне похуй стало, – под стулом Салеева сжала онемевшие губы, расслабила их, показывая желтой стене неровные зубы.

Худощавый вздохнул и поправил лицо.

– Пойдем покурим, – обратился он к женщине.

Та встала, поправила блузку на груди, взяла со стула, стоящего рядом, сумочку и, цокая каблуками, пошла следом за худощавым и лобастым. На пороге она еще раз посмотрела на салеевскую спину, подняла полную белую руку. В оконном стекле блеснули ее накладные ногти, поймавшие свет лампы. Она нажала на выключатель, пластмассово цокнув по нему ногтями. Окно погрузилось в кромешную темноту.