Меня мало интересует врёт он или нет – мне достаточно того, что ребёнок прятался от его криков в амбаре и съел столько, что не всякий взрослый осилит.

– Ладно, чувак, успокойся, – вскидываю руки, а Игорь надсадно сопит, злясь. – Я не ради моралей сюда пришёл.

– Съебись лучше отсюда на хрен, – предлагает, а я отрицательно качаю головой. – Что вам вообще всем от меня надо? Лезут и лезут со своими советами. Достали.

– Ты уверен, что справляешься? – обвожу рукой его захламлённый двор. – Слушай, если ты любишь свою дочь, а не просто языком ляпаешь, может быть, лечиться пойдёшь? Или тебе нравится всю жизнь на водку спускать?

Игорь снова плюхается на пень и достаёт из смятой пачки новую сигарету. Закуривает, а я жду.

– Тебе какое вообще до этого дело? – Выпускает струйку дыма в небо и закашливается. – Кто ты? Волшебник на голубом вертолёте? Я в сказки давно не верю.

– Мне просто жалко твою дочь.

– Жалко ему, – бурчит, отводя взгляд. – Я ж не алкоголик, зачем мне лечиться?

Ага, не алкоголик.

– Ты же военный человек, – напоминаю, а Игорь кривится, будто бы у него зуб болит.

А я сам себе удивляюсь, что вообще получается оставаться спокойным и искать слова, чтобы достучаться.

– И что мне это принесло? – хмыкает и потирает плечо. – Ранения, сбитые в кровь ноги, предательство жены и одиночество? Горела бы в адском пекле та военная карьера, ненавижу.

Я молчу, потому что тут нечего сказать.

– Да и за какой хрен я лечиться буду? Пенсии военной еле хватает, чтобы Настьке еды купить.

– И себе водки, да?

Игорь шипит сквозь зубы и снова затягивается.

– Слушай, приятель, есть отличный санаторий для военных пенсионеров. Там психологи, сосны, свежий воздух.

Чувствую себя исполнителем опасного трюка, идущего без страховки над пропастью. Один неверный шаг и всё накроется медным тазом.

– Издеваешься, хлыщ? – ухмыляется Игорь, снова ероша свои всклокоченные волосы. – За какой хрен я туда поеду? В поликлинике таких путёвок не дают. Как и в военкомате. Всем на меня плевать, и государству в первую очередь.

– Плохо просишь. Ты просто скажи: ты согласен туда поехать?

Игорь смотрит на меня недоверчиво и молчит.

– Почему я должен вообще тебе верить и на какие-то вопросы отвечать? Я знать тебя не знаю, а ты тут приходишь весь из себя правильный и дарами осыпаешь.

Тяжёлый случай.

– Не хочешь лечиться? – уточняю, глядя на Игоря в упор. – Тогда у тебя просто заберут дочь. Поверь, на такую умненькую и хорошую девочку быстро найдутся усыновители, а лишить тебя родительских прав – раз плюнуть.

Игорь молчит, а я продолжаю:

– Поверь, у меня достаточно для этого связей.

– Угрожаешь, сука?

– Ну так ты иначе не понимаешь. Так что, не хочешь лечиться? Твои проблемы. Мне тебя уговаривать некогда, адьёс.

И, не дожидаясь его ответа, разворачиваюсь на пятках и иду к выходу.

Пять, четыре, три, два, один…

– Эй, приятель, постой!

Молча поворачиваюсь к Игорю, а он тушит сигарету о траву и поднимается на ноги.

– Ладно, допустим, я соглашусь. Мало ли. А с кем тогда Настька останется? У неё никого, кроме меня, нет.

И это печально.

– Совсем никого? Тётки, бабушки какие-нибудь? Никого?

Игорь отрицательно качает головой.

– Её мать детдомовская была, а у меня все умерли.

Плохо дело.

– Если не хочешь, чтобы и у твоей дочери никого не осталось, бухай дальше.

– Нет, я не хочу, чтобы никого не осталось, – бурчит, а в глазах самый настоящий ужас. – Так ты и не ответил: где она будет, пока я буду в санатории бока мять?

– Её можно в детский лагерь отправить. Хороший.

– Снова издеваешься? Бабки где я найду на этот хороший лагерь?

Эх, деньги…

– Давай так, – делаю вид, что размышляю, хотя давно уже обо всём договорился и даже деньги перечислил. – Я куплю путёвку для дочки твоей и оплачу твоё лечение. А ты мне потом всё вернёшь. Когда жизнь свою наладишь.

Я рискую. Нет, не деньгами – это добро я жалеть не умею. А тем, что Игорь может испугаться такой щедрости и снова захлопнуться в своей алкоголической раковине. Мне нафиг не нужно, чтобы мне что-то возвращали – я не ростовщик и не бабка-процентщица. Важно лишь, чтобы этот идиот не дал заднюю. В этом случае может случиться беда, и ребёнка действительно заберут. Если не будет поздно.

– Зачем тебе это нужно?

– Что именно?

– Ну, лечить меня, о Настьке заботиться. Может, ты её на органы решил продать?

– Ага, а ещё я педофил. Слушай, Игорёк, если она тебе дорога, если ты её хоть немного любишь, возьмись за ум. Иначе ведь заберут. Это я тебе обещаю.

Игорь снова молчит, а на лбу складки от усиленной мозговой активности.

– В общем, у тебя есть два часа на размышления. Если надумаешь, приходи к дому Ольги Петровны. Найдёшь? Я там буду.

Игорь медленно кивает и мнёт в руках пустую пачку.

– Там, кстати, твоя Настя с кроликами играет. Скажешь своё решение.

И ухожу, почти на сто процентов уверенный, что он придёт даже раньше. Потому, что любит свою дочь и ненавидит себя. А это уже половина дела.

Вадим возвращается примерно минут через тридцать, когда Настя, сидя под раскидистым орехом, и уплетает за обе щёки бабулины оладьи.

– Сделал своё важное дело? – интересуюсь, параллельно жменями бросая молотую кукурузу вечно голодным курицам.

Важный хозяин курятника – петух Арнольд – зорко следит за тем, чтобы никто в его гареме не остался голодным. А я ступаю аккуратно, стараясь не тревожить обедающих. Главное, чтобы этому властному самцу чего не померещилось и он не клюнул меня со всей дури – он это умеет. Беспокойный тип, зато у него есть одно преимущество: он никого не будит своим криком. Наверное, считает это ниже своего достоинства.

– Ага, сделал, – кивает Вадим, облокачиваясь на верхний край сетчатого заборчика. – Осталось дождаться результата. Но прямо чувствую, что ждать осталось недолго.

Пожимаю плечами, мол, мне вовсе неинтересно, а саму аж разрывает от любопытства.

Когда последняя жменя ярко-жёлтой кукурузной крошки рассыпается под ногами у белоснежных куриц, я отряхиваю руки и пулей вылетаю из курятника. С детства испытываю глухой страх перед пернатыми – однажды меня ущипнул за попу гусь, и с тех пор я всегда настороже.