Айя будто снова оказалась в родительской квартире лет десять назад. Все всплыло в памяти в мельчайших подробностях. Каждая розочка на выцветших обоях, каждая шероховатость на самодельном комоде… И стена из яичных коробок. Соседи жаловались на шум, и отец обклеил ее пустыми ячеистыми картонками для звукоизоляции.

 – Ты отгородила себе шкафом угол, – профессорша била болезненными воспоминаниями, как кнутом. – Вижу, ты сидишь на полу с уроками. Надела на голову подушку и затянула ремнем… Они кричат. Пьют. Снова. Сергей, эта… Твоя мать. Дружки…

Айя дернулась, вырывая руку, но ничего не вышло.

 – Не сбивай! Ну вот… Пропало… нет, что-то есть… Другое место, – женщина прищурилась. – Да. Зеленые стены, на потолке треснула штукатурка. Похоже на жирафа…

Да, каждый вечер перед сном в детдоме Айя смотрела на этого жирафа. Нет, в коридорах были какие-то рисунки: Айболит, Гулливер… Отвратительные и пугающие. А жираф на потолке задумчиво брел из угла к окну…

 – Вижу девочку рядом с тобой. Рыжую… Она уже умерла. Что с ней было?

 – Пневмония, – прохрипела Айя, не узнавая собственный голос.

 – Со-ня… – медленно, будто читая по слогам, произнесла профессорша. – Ее звали Соня. Лагерь? Больница?

 – Детский дом.

На сей раз дернулась Крюкова-старшая. Отпустила руки и отшатнулась так резко, словно уворачиваясь от боксерского удара.

– Ты же сказала, он жив… – пролепетала она.

 – Лишение прав. Сейчас в тюрьме, – без выражения пояснила Айя: не собиралась она разводить нюни перед новоиспеченной бабулей.

 – Прости…

Слишком просто, разве нет? «Прости» – и все улажено. Как удобно! Всю жизнь делаешь, что тебе вздумается, а потом: «Прости!» – и готово. И бегом под ручку в закат.

 – Что все это значило? – вмешался майор, и Айя поняла, что вообще забыла о его присутствии.

 – Она тоже видит, – сипло сказала она, старательно глядя Олегу в лицо, чтобы не смотреть на бабушку. – Не так, как я, но все, что она называла… Все это из моей жизни.

 – Я понимала, что не могу быть единственным обладателем такого дара. С точки зрения эволюции… Это нецелесообразно, – профессорша говорила громко, но казалось, она обращается не к кому-то конкретно, а просто бросает слова в воздух. – Я искала научное объяснение. Искала других людей… Подошел бы кто угодно. Телепатия, усиленная эмпатия, прекогниция…

 – Что? – переспросила Айя.

 – Предвидение, – бабушка моргнула и повернулась к ней. – Но все, как один, были  шарлатанами. Или я не там искала… Да, очевидно, не там. Если способность имеет генетическую природу, то наследственность – первое, что должно было прийти в голову… И как я могла упустить…

 – Хотите сказать, вы не встречали людей с даром? – поинтересовался Олег.

 – Нет. До этого дня – нет.

 – А ваша способность… Она была такой с самого начала? Я имею в виду… – он замялся, подбирая слова. – Это производит впечатление. То, как много вы увидели… И подробности… Это у вас с детства?

 – Нет, конечно, – покачала головой профессорша. – Сначала это было нечто стихийное, неуправляемое и обрывочное. Я, признаться, думала, что схожу с ума. Но потом попыталась подойти к этому с другой стороны. Тренировалась, развивалась… Насколько я могу судить, достигла определенного прогресса, хотя, конечно, мне не с чем сравнивать. Но лет… Лет пятьдесят назад, я бы не сказала и десяти процентов из всего этого. Мои видения были тоже фрагментарны… Ты поэтому называешь их осколками?

 – Фраме?.. – начала Айя и прикусила язык. – Вижу осколки – и называю осколки, – добавила она мрачно. – Как куски разбитого зеркала.

 –  Забавно, – профессорша улыбнулась с таким видом, будто взяла на руки беленького котенка. – Я называла их пятнами… Но ничего. Думаю, если мы начнем работу сейчас, с учетом всех моих находок и ошибок, то результат будет…

 – Простите, что? – перебила ее Айя. – Какую работу?

 – Над твоим даром, разумеется, – Крюкова-старшая отпила чай, как ни в чем не бывало, и аккуратно вернула чашку на блюдечко, – Я собираюсь развить твои способности, что тут может быть непонятного?

Олегу казалось, что он сходит с ума. Ощущения были, как во время просмотра плохого фильма, на который попал, случайно щелкая каналы, и по какой-то непонятной причине не можешь выключить.  Нет, Горовой сделал попытку тактично уйти, но Айя тут же вскочила следом и заявила, что в одна этом доме не останется. Пришлось гасить бунт, садиться рядом и на собственном примере показывать, как положено вести себя с учеными. И если бы Айя Михайловна сказала, что для раскрытия дара нужно принять ложку невкусного сиропа, Олег был готов проглотить первую порцию: знал, иначе эту девчонку ни в чем убедить не удастся.

С одной стороны, Горовой Айю понимал. Ей было, по меньшей мере, неприятно видеть бабушку-предательницу. Как еще назвать человека, который бросил ребенка в детском доме? Крюкова-старшая явно жила в свое удовольствие. Просторные хоромы с потолками метра три с половиной, обставленные антикварной деревянной мебелью. Идеальная физическая форма. Бассейн? Лыжи? Скандинавская ходьба? Неплохая одежда. Эклеры ручной работы. Айя вон доедала третий и останавливаться не собиралась.

Места и возможности вырастить девочку в другой среде у профессорши было предостаточно. Как, правда, и эгоизма. Олег не мог перестать гадать, какой бы вышла Айя, окружай ее с детства старинные книги, дубовый паркет и академическая тишина. И нравилась бы она ему больше, если бы походила на свою бабку? Нет, не то, чтобы она ему вообще нравилась… Но завораживала своей непосредственностью.

Горовой снова прослушал всю историю Крюковой про дар. Факты он уже и без того знал, но даже теперь боялся упустить хоть слово из ее сбивчивой, эмоциональной речи. Теперь, когда прошел первый шок, когда мозг уже чуточку смирился с тем, что ясновидение, – или, может, жертвовидение? – существует на самом деле, Олег сосредоточился на Айе. Попытался представить себя на ее месте и ужаснулся. Каково это: считать себя безумцем? Каково это: в подростковом возрасте увидеть рядом насильника? По долгу службы Горовой постоянно имел дело с самыми жестокими преступниками. Следователь по особо важным, как-никак. Но при этом он знал, что на одного убийцу приходятся десятки мирных жителей. Айе же приходилось существовать в постоянном окружении чужих скелетов. Ни один человек не был невинным на сто процентов, и в каждом Крюкова видела самое неприглядное, самое темное, что, возможно, никогда бы не вышло на свет. Для нее пропорции были совершенно другими. Ей было так же сложно найти кого-то с чистым послужным списком, как и ему – серийного убийцу. Так можно ли ее винить в том, что она постоянно сбегает и не останавливается на одном месте? Наверное, чувствует себя, как случайный посетитель «Белого лебедя»* среди тех, кто оттуда уже никогда не выйдет.