Як пролетел вперед, затем вернулся, кружа, показывая Алекс дорогу к аэродрому. Его круги становились все меньше, пока У-2 не оказался прямо над летным полем. После этого Алекс полностью сосредоточилась на управлении самолетом одной рукой, всматриваясь поверх Катиной головы в приближавшуюся к ней землю.

Посадка вышла ужасной. Самолет накренился и несколько долгих минут бороздил поле на боку, пока не уткнулся в сугроб. К нему сразу побежали женщины, они вскарабкались на сломанное крыло.

Алекс продолжала сидеть на месте, вцепившись в воротник Катиной куртки. С трудом уговорив ее отпустить воротник, две женщины вытащили Катю из кабины, уложили ее на носилки и, укрыв одеялом, быстро понесли ее к блиндажу командира.

Еще двое остались с Алекс. Она пыталась разглядеть их лица, но погружалась во мрак. Кто-то приподнял ее, держа под мышками, и американка застонала.

– Простите за самолет, – сказала она и потеряла сознание.

Несколько часов Алекс была в полузабытьи. Она чувствовала, как ее положили в машину медицинской помощи. Единственное, что ей удалось разобрать, было: «Эвакуировать в 833-й госпиталь» и фамилию Буданова.

Алекс проснулась оттого, что кто-то тронул ее за руку, и поняла, что рядом с ее кроватью на ящике из-под боеприпасов сидит Настя. Журналистке удалось слабо улыбнуться.

– А я гадала, куда ты запропастилась.

– Я была на дежурстве, когда ты приехала. А когда я приземлилась, мне сказали, что медсестры увезли тебя на западный берег, я волновалась за тебя всю ночь. А потом тебя принесли без сознания, и я ужасно боялась потерять тебя. Врачи сказали, что ты потеряла много крови, и сделали тебе переливание. Похоже, теперь все будет в порядке. – Настин голос странно осип, а ее глаза опухли и покраснели.

Алекс посмотрела по сторонам.

– Я в госпитале?

– Да, это 833-й советский военно-полевой госпиталь. Ты помнишь, что произошло?

– Я летела на авиабазу вместе с Катей, нас атаковал Ме-109. Катя! Как она?!

Настя сжала задрожавшие губы.

– Ее тоже привезли в этот госпиталь, и мы сказали ей, что ты посадила самолет на аэродроме. Она велела поблагодарить тебя за то, что ты привезла ее на родину.

– Так с ней все в порядке?

– Она умерла сразу после этого. – Теперь Алекс поняла причину опухших глаз Насти. – Но она знала, что была на родной земле с нами, – добавила летчица и вытерла свою щеку тыльной стороной ладони. – Мы похоронили ее рядом с летным полем.

– Господи, – прошептала потрясенная Алекс. – Катя умерла. Это все из-за меня. Она прилетела за мной в Сталинград.

– Не говори так. Она летала в «котел» каждый день. Мы все летаем туда. Просто настал день, когда ее подбили. Ты тут ни при чем.

– Да, но…

Алекс прервал голос врача, изможденной седовласой женщины. Замусоленный халат плохо сидел на ней, как и белый камуфляж на молодых солдатах-пехотинцах. Судя по ее красным полуприкрытым глазам, женщина уже давно не спала. Американка недоуменно посмотрела на врача.

– Я спросила, как вы себя чувствуете, – повторила женщина.

– Жить буду.

– Вот и хорошо, потому что вам придется уйти. Нам нужна койка для более тяжелых случаев. Вам повезло: на улице стоит ГАЗ-55, который сейчас поедет в Ахтубу. У нас тут умирающие от тифа больные, поэтому вам будет лучше вернуться к себе на базу.

– Тиф, – Настя повторила это страшное слово. – Спасибо, что сказали, доктор. Вы могли бы кого-нибудь позвать, чтобы помочь мне нести носилки? – Девушка взяла куртку Алекс, лежавшую в ногах койки. Потом она повернулась к журналистке. – Ты можешь сесть?

– Хм, кажется, да. – Алекс подняла голову, а Настя стала ее поднимать. – Меня тошнит, дай мне минутку. – Американка немного приподнялась, покачиваясь, после чего с трудом, застонав, просунула здоровую руку в рукав своей куртки, почувствовав засохшую внутри кровь.

Вскоре пришла молоденькая медсестра со сложенными холщовыми носилками. Она положила их поперек кровати и раскрыла. Носилки были в зловещих бурых пятнах.

– Не вставайте, просто ложитесь вот сюда, – велела медсестра, и Алекс, повиновавшись, со сдавленным стоном легла на здоровый бок.

– Моя камера. Где моя камера? – всполошилась журналистка.

– Она здесь. – Настя подняла с пола потертый футляр с фотоаппаратом и повесила его себе на плечо. Летчица взялась за носилки спереди, а медсестра – сзади, и они быстро прошли в коридор. Алекс сразу поняла, почему ей пришлось освободить место: по всему коридору на одеялах лежали наспех перевязанные раненые. Некоторые были без сознания, другие скулили от боли.

На улице бушевала метель, но им нужно было пройти каких-то метров шесть до «скорой». После того, как Алекс занесли в автомобиль, Настя, поблагодарив медсестру, закрыла дверь. В машине было темно, но спустя несколько мгновений глаза журналистки привыкли к серому свету, падавшему через заледеневшие окна, и она смогла рассмотреть громоздившиеся вокруг ящики.

– Здесь есть еще кто-нибудь? – спросила американка. Машина подпрыгивала на ухабах и заваливалась из стороны в сторону.

– Похоже, только мы, – ответила Настя, присаживаясь на пол рядом с Алекс. – Как ты себя чувствуешь? Не замерзла?

– Все хорошо. Вдобавок мы снова одни в темноте. Помнишь, что было в последний раз? – сказала Алекс, пытаясь подбодрить их обеих.

– Мои самые приятные воспоминания, – хихикнула Настя.

– Это хорошо, потому что я хочу сказать, что люблю тебя, и хочу, чтобы ты поехала со мной в Нью-Йорк.

– Я тоже тебя люблю, но как я могу уехать? Это моя земля, мой язык, мой народ. – Настя схватила Алекс за руку, в ее голосе чувствовалась тревога. – А ты собираешься возвращаться в Нью-Йорк?

– Не прямо сейчас. Я останусь здесь как можно дольше. Но когда война закончится, если мы обе останемся живы… Пожалуйста, подумай об этом. Я понимаю, это твой народ, но Сталин – тиран. Он уже стольких людей убил: кулаков, офицеров, таких, как твой отец.

Настя убрала руку.

– Ты ничего не понимаешь насчет моего отца и насчет того, насколько важна победа коммунизма. Его убил не Сталин. Он был врагом народа.

– Милая, ты действительно в это веришь? Ты правда считаешь, что Сталин не устраивал репрессий и показательных процессов, не создавал ГУЛАГ и другие лагеря, не приказывал пытать людей в застенках Лубянки? Разве тебе не приходится тайно передавать письма своей матери рискуя попасть под арест? И почему мы должны говорить шепотом? Не потому ли, что опасаемся, что тебя могут лишить жизни только за то, что мы ведем этот разговор?

– Перестань, пожалуйста. Мне сейчас не до этого. Я чуть было не потеряла тебя, и все, чего я хочу для нас, – это быть вместе и в безопасности.