Потом я рассматривала платья и украшения Шарлотты в ее спальне, удивляясь, что они до сих пор сохранились, думая о том, как мало осталось у меня вещей отца: записные книжки, которые я не могу прочитать, и маленький альбом с фотографиями — несколько бледных снимков с родительской свадьбы (на них они только вдвоем — их родители к тому времени уже умерли, но я не перестаю удивляться: почему на фотографиях больше никого нет?) и несколько моих детских снимков, на которых отец обеспокоенно смотрит на меня, словно я очень маленький дикий зверек, который может и укусить, если к нему подойти слишком близко.

Когда входишь в другую спальню в передней части пасторского дома, которую Брэнуэлл на протяжении всей своей жизни периодически делил с отцом, невозможно не думать, какой удушающей, наверно, была эта атмосфера для сына, мечтающего о побеге, рисующего карты далеких земель, грезящего о битвах и любовных приключениях. Неудивительно, что бедняга Брэнуэлл пил до потери рассудка, до полного бесчувствия, запертый, как в тюрьме, в пасторском доме, и единственной отдушиной для него было писать картины и рассказывать истории о своем alter ego Нортенгерленде, сумасбродном графе с тремя женами, наклонностями пирата и кораблем, на котором он совершает кругосветное путешествие. В конечном счете выход из отцовской спальни Брэнуэлл обрел только умерев, в гробу, который несли какую-то сотню ярдов через ворота сада на кладбище.

Я взглянула на сделанные Брэнуэллом наброски Нортенгерленда — все они представляют собой крайне романтизированные автопортреты, выставленные теперь в задней комнате, которая, как говорят, была его студией. Она кажется темной и душной, а может, это лишь мое, столь же романтизированное видение более сложной истины? Я была разочарована, глядя на маленькие книжки, запертые в стеклянном шкафу в студии Брэнуэлла; рассмотреть можно было лишь пару страниц из детских историй Бронте об Ангрии и Гондале с невероятно красивыми и замысловатыми иллюстрациями, выполненными тонкими перьями для вычерчивания карт. В конце концов мои глаза разболелись от попыток разобрать через стекло этот микроскопический почерк. Я начала было фантазировать по поводу организации ограбления, но спохватилась, что пора убираться восвояси и позаботиться насчет чашки чая и бутерброда с тунцом, прежде чем садиться на обратный автобус из Хоуорта до железнодорожной станции Кили.

Однако вместо того, чтобы выбрать одно из нескольких названных в честь Бронте кафе на главной улице деревни, я забрела в букинистический магазин и начала рыться на полках. Я искала книги о Брэнуэлле, чтобы пополнить свою коллекцию, но не обнаружила ничего нового, и тогда схватила наугад одну из книг, оказавшуюся покрытой пылью биографией бывшего президента Общества Бронте сэра Уильяма Робертсона Николла, умершего в 1923 году. Внутри, на фронтисписе, виднелся едва заметный оттиск медной печатной формы с датой — Рождество 1925 года — и надписью «Дж. А. Симингтону».

Я была так взволнована, что даже негромко вскрикнула, и седовласый мужчина за прилавком поднял глаза от газеты.

— Нашли что-то интересное? — спросил он.

— Разве что для меня, — ответила я, вручая ему деньги за книгу (два с половиной фунта — сущий пустяк).

— Интересуетесь Робертсоном Николлом? — удивленно спросил букинист.

Я ответила, что никогда не слышала ни о Николле, ни о его биографе мистере Т. X. Дарлоу, но мне хотелось бы побольше узнать о Симингтоне. Мы поговорили немного: я объяснила, что ищу материалы для своей диссертации, и в конце концов букинист со словами: «Это ваш счастливый день — вы мне понравились» — исчез в задней комнате, а минут через пять появился с широкой торжествующей улыбкой и картонной папкой в руках.

— Вот здесь ваш мистер Симингтон, — сказал он и предложил заглянуть внутрь.

И там я увидела их: блеклые, сделанные через копирку копии писем Симингтона к Дафне Дюморье. Часть другой его корреспонденции была засунута внутрь маленькой коробки с его книгами, включая биографию Николла, — все это было куплено хозяином лавки на местном аукционе в Северном Йоркшире.

— Тридцать фунтов за все, — сказал он. — Вряд ли кто-то, кроме вас, заинтересуется мистером Симингтоном. Эта папка собирала пыль два или три года, настало ее время обрести надежное пристанище.

Выписав чек, я поблагодарила его, несколько ошеломленная, — происшедшее казалось невероятным, — и только тогда поняла, что пропустила свой поезд. Но это было неважно, да и что могло иметь значение, кроме того факта, что я нашла письма Симингтона, или, скорее, они нашли меня, как и письма Дафны в Лидсе. Словно я получила еще один знак — неизвестно от кого и о чем он говорит, возможно, свидетельствует, что я на правильном пути.

А письма оказались даже более интересными, чем я ожидала. Удостоверилась я в этом, перечитав их несколько раз в неспешном поезде по дороге домой. Заинтриговала меня не столько переписка Симингтона с Дюморье, сколько его ответы адвокатской конторе, действующей от имени Общества Бронте, подшитые к оригиналам полученных от них писем, которые были отправлены ему летом 1930 года, сразу же после того, как он лишился работы попечителя и библиотекаря музея Бронте в доме приходского священника. Стряпчие угрожали возбудить дело против Симингтона, обвиняя его в краже многочисленных музейных рукописей и реликвий; полный список включал тридцать один пункт, в том числе оригиналы писем и рукописей членов семьи Бронте, а также набор ключей от запертых ящиков в библиотеке и музее пасторского дома.

Несмотря на серьезность приведенных доводов, переписка эта, по-видимому, не имела последствий, по крайней мере их никак не отражают купленные мною письма. Хотела бы я знать, решило ли Общество Бронте в конечном счете отказаться от судебного преследования Симингтона и махнуть рукой на утраченные рукописи? Возможно, они почувствовали, что публичные судебные слушания будут слишком обременительны и лучше не поднимать лишнего шума.

Конечно, в то время, когда Дафна начинала переписку с Симингтоном, через двадцать семь лет после этого литературного скандала, — впрочем, замятого, — она не имела никакого представления о сомнительных обстоятельствах его ухода из музея Бронте. Симингтон ведь не выдает ей никаких секретов, хотя, если читать между строк, можно почувствовать, что он находится в затруднительном положении: Дафна спрашивает его о местонахождении отдельных рукописей, которые, как сообщила ей миссис Уир, отставная секретарша Общества Бронте, по-видимому, находятся во владении Симингтона.

Все его письма к стряпчим напечатаны на пишущей машинке в 1930 году. Симингтон упоминает, правда, что имел секретаршу, но в 1957-м он писал Дафне от руки (к счастью, написанное им по большей части вполне разборчиво), на печатном бланке, где обозначен его адрес: Ньюлей-Гроув, Хорсфорт, Лидс, и телефонный номер: 2615 Хорсфорт. Вернувшись домой, я с трудом поборола желание набрать этот номер: у Пола остался от родителей старый бакелитовый телефон. Код Хорсфорта я, конечно, не знала, но в тишине дома, когда все кругом, казалось, спало, одни лишь лисы вышли на прогулку, у меня было такое ощущение, что я могу совершить прорыв сквозь годы. А вдруг Симингтон все еще ждет моего звонка, сидя у телефона в Ньюлей-Гроув?