но ведь умница же, ты сама знаешь это прекрасно. Ничего с ней не случится.

– Нам только верить остаётся, дочка, – проговорила мать.

Глава 37

Сколько мы уже тащимся по этой треклятой степи? Вроде всего пару часов как отъехали от железнодорожного полустанка, где мы с Петро влились в дружную компанию артиллеристов. Мне так сразу показалось, что они давно вместе. Понимают друг друга с полуслова, а своего капитана Алексея Балабанова так вообще с одного взгляда. Мне стало интересно: откуда он взялся, такой опытный? Если верить Петро, война идёт почти год, а офицер не такой уж старый, чтобы выглядеть опытным воякой.

Пока рассуждал, Балабанов проехал мимо. Я посмотрел на него внимательно. Рост средний, лицо хотя и загорелое и обветренное, но молодое. Сколько ему? Напоминает Данилу Козловского, а тому который год? За тридцать точно, к сорока приближается. И тут мне вспомнилась одна фотография. Мужчины с лицом, изборождённым глубокими морщинами. Выглядит он, словно ему на пенсию пора. На самом деле – сорока нет. Вот как война человека изменила! Постарел за несколько месяцев, да так сильно. Получается, что Балабанов ещё моложе? Статный, симпатичный, кареглазый.

– Павел Матвеевич! – это я обратился к старшине, который шёл рядом с орудием. Ехали мы неспешно, потому он приблизился к лошадям. Хотел было и дальше по-граждански, но тут вспомнил: так нельзя. Может по шапке прилететь. По пилотке то есть. – Товарищ старшина! Разрешите обратиться!

– Валяй, – устало ответил Исаев, доставая кисет и собирая самокрутку.

– Скажите, товарищ старшина, сколько лет вашему капитану?

– Не вашему, а нашему, – поправил меня старшина. – Я в его личное дело, конечно, не смотрел. Но слышал, что двадцать три года.

– Сколько?! – изумился я.

– А ты думал, ему, как мне? – усмехнулся Исаев в свои шикарные «будённовские» усы.

– Ну… может, лет сорок.

– Нет, Коля, – как-то так само собой вышло, что моё имя Кадыльбек и здесь быстренько перекроили на русский лад. Мне, правда, стало ещё труднее. В обычной-то жизни я Константин, а теперь у меня уже третье имя добавилось. Попробуй не перепутай! – Война, понимаешь… – Исаев кашлянул, затем прикурил. – Она из молодых старых делает. Из живых – мертвых, но никогда не наоборот.

– Товарищ старшина, а наш капитан, он… воевал?

Исаев бросил на меня вопросительный взгляд.

– Сержант, а ты чего любопытный такой?

– Национальная казахская черта, – соврал я.

– Да? – мотнул старшина короткой стриженной головой в пропылённой и мокрой от пота пилотке (у нас у всех тут они такие). – В общем, да, он воевал. Ладно, расскажу, всё равно топать ещё неизвестно сколько. Капитан наш окончил в 1941 году, аккурат 1 мая, Краснодарское артиллерийское училище имени товарища Красина. Потом служил в Киевском особом военном округе. Когда война началась, защищал Киев в составе Юго-Западного фронта. Потом попал в окружение, но своих подчиненных не бросил – вышел к нашим с пушкой сорокапяткой. Почти двести вёрст на руках её тащили, представляешь? Могли бросить, так ведь нет, Балабанов запретил.

– Где ж они патроны для неё находили? – спросил я.

– Ты сколько в армии, сержант? – нахмурился старшина.

– Я?

– Сбруя от коня, – буркнул Исаев.

– Виноват, товарищ старшина! – ответил я. – Второй месяц пошёл.

– Оно и видно. Где вас таких только берут.

– В Астраханской области.

Павел Матвеевич недовольно покачал головой.

– Запоминай, Агбаев: патроны – у стрелкового оружия. У артиллерии – снаряды.

– Так точно, запомнил!

– Ладно. В общем, вышел Балабанов из окружения. Отправили его в Тюмень…

– Посадили?

– Нет, – резко ответил Исаев. – Он честно выполнил свой воинский долг. Его особый отдел проверил, а потом откомандировали в Тюмень. Там дали в подчинение батарею. Нас то есть. Ладно, пора мне. Заболтался тут с тобой, – и старшина, плюнув на ладонь и затушив окурок, аккуратно положил его в карман штанов. Кажется, они галифе называются. Честно не понимаю, для чего такой смешной фасон. Смешно ведь! Но тут ни с кем не поспоришь.

Я ехал и думал о том, сколько все-таки вранья про окруженцев читал, слышал и в кино смотрел! Якобы каждого, кто возвращался из немецкого плена, обязательно сажали по лагерям. Правда, меня всегда смущало, как такое возможно. Ведь это же миллионы человек! Да если всех собрать, Сибирь внезапно могла бы стать густонаселённой. Так и думал, что лгут «эксперты». Взять того же Балабанова. Не посадили, не расстреляли, а даже снова сделали командиром.

Мне стало чуточку спокойнее. Одно дело, когда над тобой зеленый мальчишка, и совсем другое, когда опытный офицер. Откуда я это знаю? Рияна Рахимовна, начальница моя вспомнилась. До неё нашей конторой руководила совсем другая личность. Звали её Элеонора, было ей всего 23 года, а отличалась не умом и сообразительностью, но шикарным бюстом четвёртого размера и тем, что состояла в негласных любовницах одного из учредителей компании. Пафоса в Элеоноре было выше макушки, а понимания бизнес-процессов – шиш да маленько. Все знали, благодаря каким умениям она заняла своё кресло, но не спорили. Себе дороже.

Дела в конторе стали сыпаться довольно скоро. Элеонора уволила или понизила в должности нескольких опытных людей, назначив на их места своих подружек. Те ни в зуб ногой, такие же глупые красотки. Едва не кончилось разорением, но слухи наконец дошли до учредителей. Элеонору быстренько убрали, пока мы все на улице не оказались. Потом пришла Рияна Рахимовна, дела пошли в гору.

Но я запомнил, что такое человек, облеченный властью, который ни в чем не разбирается. Сплошные катастрофы его преследуют! Причем сколько ему ни говори, слушать не станет. Живет по принципу «я начальник – ты дурак», и точка. Где-то я читал, что на войне это ещё страшнее? Не помню уже. Но если Балабанов такой, каким его описал старшина, значит, у меня есть шансы выжить. Что и говорить, очень не хотелось бы здесь навсегда остаться.

Занятно получится: те поисковики, с которыми я сюда приехал, могут обнаружить 80 лет спустя мои останки. Беда в том, что ни одна вещь не расскажет, кто такой на самом деле сержант Кадыльбек Агбаев! У меня ведь с тобой ни телефона, ни даже перочинного ножа из будущего. Эх, как по интернету соскучился! И по Ольге. По ней даже больше. Она осталась там,