в лагере. Интересно, пока я здесь, что там с моим телом происходит? Только бы в морг не отправили. Решат ещё, что помер от жары.

В этот самый момент раздался зычный крик:

– Во-о-о-зду-у-у-у-ух!!!

– Коля! Держи лошадей! Держи! – закричал едущий позади Петро.

Я вцепился в вожжи посильнее. Животные от крика начали нервничать, пошли чуть быстрее. Пришлось натянуть кожаные ремни, чтобы не торопились. Повернув голову назад, я увидел вдалеке три чёрные точки. Крошечные, они с каждой минутой становились всё больше. Стало жутко. Что делать-то?! Артиллеристы бросились в рассыпную по краям дороги, залегли в чахлых кустах, защёлкали затворами своих трёхлинеек. «Они что, собираются из них сбивать самолёты?» – удивился я.

В этот момент мимо пробежал, тяжело шлёпая ботинками по пыли, старшина Исаев.

– Товарищ старшина! – крикнул я. – А мне-то что делать?!

– Держи лошадей! – ответил он.

– Да как же…

– Это приказ! – рявкнул Исаев и сбежал с дороги. Улёгся метрах в десяти и начал всматриваться в небо, сделав козырёк из ладони.

Самолёты приближались.

Глава 38

Лёля между тем и в самом деле отправилась к Артёму, чтобы сообщить ему о своем решении. Он был дома, но заходить к нему девушка не решилась, чтобы лишний раз не столкнуться с его родителями. Они и так уже смотрели на неё так, словно она уже за их сына замуж вышла. Такое отношение, покровительственно-родительское, Лёле не нравилось. Она считала, что у неё есть свои мама и папа (даже со смертью отца по-прежнему думала о них во множественном числе), и только им дано право так на неё смотреть. А родителям мужа, и тем более ещё только жениха, ¬– нет.

Девушка подошла к старинному двухэтажному дому, в котором жил Артём. До революции здание принадлежало какому-то купцу, сам он обитал наверху, а внизу были магазин и пекарня, во дворе конюшня и склады. Когда хозяин в самом начале Гражданской войны удрал за границу, дом переделали под многоквартирный. В одной из них и стали жить родители Артёма. Здесь же и он на свет появился.

По сути, это была одна большая квадратная комната, поделенная пополам перегородкой. К ней примыкали ещё две, без окон. Там сделали столовую и санузел. Ещё одна, в которой сделали ещё тонкую перегородку, между соседями, стала прихожей. Дверь выходила на широкую веранду, что тянулась по периметру второго этажа.

Лёля была там однажды, когда Тёма уговорил её зайти в гости. С родителями хотел познакомить. Она согласилась, а потом всячески отнекивалась. Ей не хотелось надолго оставаться наедине с парнем в его маленькой комнате, узкой – всего два метра и длинной – около шести. Да ещё с балконом – старинным, с большими, кованными, поддерживающими конструкцию уголками.

Вот туда теперь Лёля и бросала камешки, чтобы вызвать Артёма на улицу. Тот, к счастью, оказался дома, выглянул на балкон и, увидев девушку, помахал ей рукой. Затем исчез внутри, и через пять минут уже стоял рядом.

– Что случилось, Лёля?

– Я бросила училище! – радостно заявила она.

– Как так бросила? Почему? Зачем? – удивился Тёма. – У тебя же так хорошо получалось – сплошные пятерки!

– Потому что я записалась на курсы санинструкторов. На фронт хочу пойти, – сказала Лёля.

Парень сразу понял: она не посоветоваться, а сообщить ему пришла, поскольку советуются те, у кого есть сомнения. У его девушки их нет. Потому что она Ольга Дандукова. Если задумала что – планов менять не станет. Сколько ни уговаривай. Но кто бы на месте Артёма не попробовал этого сделать? Ведь не в командировку его девушка собралась, а на передовую, где её убить могут или ранить. Но самое главное было для парня в другом.

– А как же… мы? – спросил ошарашенный известием Артём.

– Что мы? Мы – хорошо, – Лёля улыбнулась. – Я пойду на фронт спасать раненых, ты будешь учиться дальше. После войны встретимся и поженимся. Если ты не передумаешь, конечно.

Тёма смотрел на раскрасневшееся от мороза лицо девушки, на её красивые веселые глаза, алые губы, маленький чуть вздёрнутый носик. Она была такая красивая теперь, румяная и счастливая, в зимнем пальто, валенках и пушистой шапочке с помпоном. Как можно такую отпускать на войну? Она же ребенок совсем! Хрупкая, тоненькая. Парню захотелось схватить её, крепко прижать к себе и прошептать: «Никуда не отпущу! Будешь рядом со мной. Навсегда».

Но он этого сделать не мог. Потому что знал: Лёля, если её попробовать остановить силой, вырвется и никогда такого не простит. Ей слова грубого не скажи – мгновенно обижается. А если против её воли пойти… То всё. Считай, нет больше между ними отношений.

Однажды они начали спорить на медицинскую тематику. Тёма утверждал, что генетика – будущее человечества, а Лёля говорила, что это – лженаука. Она так яростно защищала своё мнение, притом даже не опираясь на аргументы, а из чистого упрямства, что Тёма не выдержал и бросил: «Так говорить может только дура!» Лёля мгновенно изменилась в лице. Она так посмотрела на парня, что он ощутил себя врагом народа. А потом молча ушла.

Два месяца Артёму пришлось потом потратить на то, чтобы восстановить их отношения. Сначала девушка не желала его видеть и общаться. Когда пробовал с ней заговорить, поджидая после занятий, демонстративно болтала с подружками и проходила мимо, будто не замечая. Но однажды попалась, выскочив на улицу одна, из Тёма свой шанс не упустил. Он извинился перед Лёлей, а когда же она гордо дернула головой, делая по-прежнему вид, что не собирается его прощать, опустился перед ней на колени. Да прямо в лужу – недавно дождь прошел.

Посмотрев на него, несчастного, грязного и мокрого, Лёля смилостивилась наконец. Сказала:

– Вставай, простудишься.

Потом простила. Но Тёма запомнил: грубить его девушке нельзя. Себе дороже. Она же, к её чести сказать, сама никогда не пыталась «давить горлом». То есть кричать, ругаться и прочее. Если её довести до белого каления, сжимала зубы и выговаривала слова через них, но никогда грубые и оскорбительные из её уст не звучали. Такой её воспитала мать, да и отец никогда плохого при своих девочках не произносил. В доме Дандуковых самым жутким ругательством было слово «зараза». Остальные – под запретом.

Мороз в тот день был, как в поговорке: невелик, но стоять не велит. Хотя на Лёле были валенки, в которых ногам