Барон Като всегда орёт. Орёт, что бы он ни говорил, орёт даже тогда, когда заказывает: «Ещё одну!»

А старый скульптор Накакура, не прерывая разговора, просто выставляет свой толстый палец: «Повторить!»

Все мы собутыльники. Всё прекрасно!

Итак, Като-дан опять соблаговолил появиться среди нас. Като-дан[55] — это сокращение от барона Като, а «соблаговолил» — потому что он всё-таки барон, хотя и снизошёл до нас — простых смертных. Но, признаться, нам его не за что уважать. Он нам ровня и не брезгует варенными в сое нори[56].

— Вот скука! — начинал обычно Като-кун. — Нет войны, и нет никакой радости в жизни. Деваться некуда. Что бы это придумать, чтобы опять началась война?

Такие разговоры вошли у барончика в привычку недавно, с начала зимы, после Портсмутского мирного договора.

Накакура-сэнсэй, его яростный противник, говорил иногда оригинальные вещи.

— Я хотел бы на огромной мраморной глыбе высечь двух полузверей-полулюдей в смертельной схватке. И их сцепившиеся руки выпукло выступали бы наружу. Они борются и не могут освободиться. Они зажаты, сдавлены, прикованы друг к другу. Я хотел бы показать этим, что человечество не будет истинно свободным, пока не кончит враждовать.

— Показывайте что угодно, — равнодушно отвечал барончик.

На этот раз барон Като опять завёл обычный разговор, но старик Накакура, видимо, не был настроен спорить.

Барон бросил вызов:

— А вы знаете, мне бы тоже хотелось, чтобы вы кое-что изваяли в мраморе. Как вы думаете, великий искусствовед, что именно?

— Пушку, — отпарировал Накакура.

— Ошиблись.

— Так что же? А, понимаю…

— Что? — полюбопытствовал барон.

Интересно было слушать их, но не менее интересно наблюдать за ними. Один — высокий, худощавый, лет тридцати. Одет неопрятно, но не похож на неотёсанного простолюдина. И всё же вид у него очень неряшливый: потрёпанный европейский костюм с воротничком мышиного цвета, нечёсаные спутавшиеся волосы.

Второму лет сорок, у него лысина. Он одет поприличнее, но тоже в европейской одежде, хотя японская куда удобнее и дешевле. И ведь оба они побывали за границей, оба читают европейские книги. Недаром здесь рассуждают о Вольтере и Руссо или о Рафаэле; молодые журналисты, бывает, говорят и о Маколее[57]. Чем не Карлейль[58] я сам? А вон, в углу, ухмыляется Золя.

Рядом сидит доктор наук Ватануки и еле удерживается от иронических замечаний. Когда он здесь, споры становятся особенно ожесточёнными.

— Раз говорю, что понимаю, значит понимаю, — совсем как ребёнок, кричит знаменитый скульптор, отливший бронзовую статую какого-то маркиза для храма Нанко, которую в честь портсмутских событий проволокли через центр Кобэ.

— Вот как? Понимаете? А может быть, вам подсказать? — говорит барон.

— Что ж, подскажите, — согласился скульптор.

Я не выдержал и вмешался:

— Разрешите мне!

— Ну, что? — спросил барон глупо-самодовольным тоном.

— По-моему, вы хотели, чтобы изваяли статую бога войны.

— Ничего подобного!

— Так, может быть, статую вашего сиятельства?

— Хе-е, именно! Вы угадали мою мысль. Я хотел бы, чтобы Накакура-сан создал статую, изображающую меня, статую «Като-дан». И ему это, пожалуй, не составит труда. Накакура-кун лицезреет меня почти каждый вечер, и я наверняка крепко запомнился ему.

— А не лучше ли назвать её «Проповедник войны?» — предложил я.

— По-моему, больше подходит «Бог поражений», — сказал Накакура как раз то, что вертелось у меня на языке.

— Название — это моё дело. Вы только зря спорите. Статую будут делать с меня, и я сам назову её, а от вас требуется только согласие.

— Что ж, я согласен. Это интереснее, чем возиться с титулованными особами. Я сделаю статую для нашего барона Като… Вернее, не для барона Като, а статую барона Като. Я согласен. Да, действительно, статую Като я смогу сделать хоть с закрытыми глазами. Она будет чёрного цвета. Попробую обязательно… — Сэнсэй, повернувшись к официанту, подал ему знак, чтобы принесли ещё бокал.

— Но… так сказать… (старик есть старик — не может обойтись без лишних слов), а как же всё-таки назвать её? Ну, ваше баронское сиятельство, давайте придумаем.

— Ведь я уже говорил, что название дам сам. И название у меня уже готово. Можете спокойно соглашаться.

— Да что вы всё ломаетесь? Одна морока с вами. Если так, то никакой статуи вам не будет! Правильно я говорю, генерал Мицутани? — Накакура разгорячился. Мицутани — это я.

— Добрый вечер! — вдруг так некстати поздоровался с нами новый посетитель, тоже в европейском костюме, и, сев за столик, поклонился нам. Это был герой второй полосы местной газеты (герои третьей полосы только делают вид, что пьют; в действительности они не могут позволить себе этого). Никто из нас, конечно, не ответил ему на поклон. Это в порядке вещей.

— Вот видите, Като-сан, если у вас есть свои соображения, то лучше их высказать. А пойдёте против желания Накакура-сан, то всё будет кончено, — подстрекнул я барона.

— «Экстренный выпуск» — вот вам название! «Экстренный выпуск», только «Экстренный выпуск». В нём моя жизнь. Я сам — экстренный выпуск. Моя жизнь в экстренном выпуске. А как перестал он выходить, нет для меня жизни. Что мне делать? — На лице барона появилось столь обычное для него выражение скорби.

Действительно, чем же заниматься барону Като? Барон ни в чём не нуждается. Пусть он самый бедный из всех баронов, но каким-то состоянием он обладает. И это позволяет свихнувшемуся барону влачить жалкое существование, не испытывая никаких невзгод. И он ничего не делает.

Впервые он нашёл смысл жизни в «Покорении России». Правильнее будет сказать, что когда на страну обрушилось величайшее бедствие, когда народ жил в вечной тревоге, он впервые нашёл, чем заполнить жизнь. После Портсмута этого не стало.

Его сиятельство барон, который ко всему в жизни, кроме сакэ, относился безразлично, совсем упал духом. У каждого человека на земле есть какие-то интересы, свои радости и печали, и к ним он возвращается после войны. А вот барон потерял вкус к жизни. У него пропала цель, жизненный стимул.

И не удивительна его апатия, его проповедь войны.

«Экстренный выпуск» — а ведь и действительно, к статуе барона Като не подберёшь более удачного названия… Барон привычным жестом достал из кармана пачку экстренных выпусков.

— Чем я не «экстренный выпуск»? Вы так и назовите мою статую, Накакура-сан… И совсем будет хорошо, если изобразите меня в такой вот позе, за чтением газет. Вот так, — и он начал читать вслух: — «Третье сообщение. От 28 апреля, с 3 часов 5 минут пополудни до 9 часов 25 минут вечера. Противник следовал вдоль правого берега реки Айхэ,