Ряха оскалился вжутковатой ухмылке, особенно выразительной на его тёмной от ореховой настойкифизиономии.

— Вот именноэтого я тебе, Двадцать Вторая, обещать не могу. Но что ты об этом узнаешь —всенепременно.

— И на томспасибо… — обиделась я. — И вообще, только пальцы испачкала с твоейдурацкой настойкой! Чуть манжеты не заляпала, а ты даже слова про них несказал! Совсем забыла: письмо тебе, пока не сде…

Ряха выдернул уменя из руки письмо, не успела я даже фразу закончить. А я такое условие отдачипридумала! Вот гад!

— Сегодняничего делать не будем, иди домой, — сказал он. — Я подсохну, темнотыдождусь, чтобы людей не пугать, да в гарнизон пойду. Кстати, голову даю наотсечение, что тот тип был в суде, когда вы народ веселили. Я не пошёл, не сталсветиться.

— Там былвесь Отстойник, — вздохнула я печально.

* * *

Идя по тропинке кподвесному мосту через Гадючку, я думала, что значит Ряхино «ты об этомузнаешь». Слишком уж выразительно он это сообщил.

На лёгком мосту яна мгновение остановилась, столкнула носком туфли лежащую на его настилебольшую сосновую шишку и оглядела оба берега реки — тот, на котором высился нашОгрызок и тот, на котором кроме леса ничего не было.

И вдруг над горамизаметила золотой всполох.

Сердце мое ухнуловниз, радость заполонила до краёв, словно вернулись разом все звуки и запахи,небо из мелкого и тусклого стало бездонно синим и накрыло меня звенящимколоколом.

А когда моргнула,дернулись ресницы, — золотой всполох исчез. До рези в глазах вглядываласьв зубчатый контур гор. Ничего… То ли вечернее солнце сыграло злую шутку, то лимне просто почудилось…

И мир снова сталсереньким, негромким, небо оторвалось от земли и зависло плоской крышкой накастрюле Чрева Мира.

Отправив в водуещё одну шишку, я спокойно пошла домой. Спокойно и задумчиво приготовила ужин.Накормила представительство. Перемыла посуду. Подтёрла пол на кухне. Пошла ксебе.

Солнце садилось,золотило окна.

Снизу кинул встекло камешек Янтарный.

Я привычнораспахнула створки, спустила лестницу. Небо было чистое, ни облачка. Совсемпустое. Солнце застыло на нём, как на сковороде.

И я сорвалась.

Когда в окнепоказалась голова Янтарного, улыбка на его лице меня чем-то не устроила. Простооскорбила. И я наорала на него так, что он лишь ошарашенно помотал головой,отряхиваясь, словно на него ведро воды выплеснули. И молча стал спускаться.Спрыгнул на землю и пошёл восвояси.

Недолгое времяспустя после того, как Янтарный ушёл, в комнату заглянул Рассвет в поисках чегобы почитать перед сном. И тоже узнал о себе много интересного, и чуть нелишился доброй трети хвоста, когда я хлопнула дверью, закрывая за ним.

Потом я швыряла изокна всякие мелочи, преимущественно косметические. Особенно красиво падалималенькие флакончики из разноцветного стекла с душистыми эссенциями. Ониразбивались о камни вдребезги, острогранные осколки лучились под заходящимсолнцем всеми цветами радуги.

Потом пришёл Гради, деликатно стучась в запертую дверь, спросил, что за гром и звон у меня.Из-за закрытой двери я посоветовала ему не лезть не в своё дело.

Потом яразрыдалась, забралась на кровать с ногами, закуталась в покрывало и села,прислонившись к стене. Ревела, пока нос не распух и глаза не стало щипать.

На улице давностояла глухая ночь, свежий ветер задувал в распахнутое окно, колыхал занавески.Звёзды горели над горами как осколки моих флакончиков. Красные, синие, зелёные,фиолетовые…

И ни одной золотойзвездочки на небе из моего окна не было видно. Хорошо… Словно душу мне этототблеск пропавший острогранным осколком на тонкие ленточки исполосовал, такбольно. Думала ведь до этого, что всё, освободилась, отдала земле свою боль.Куда там… По-прежнему словно стрункой-удавкой горло перехвачено, звенит стрункатуго натянутая, режет кожу, поёт. На одном конце её петли я, другой в никудауходит. В никуда, где скрылся дракон. Не пересекаются пути драконов и людей, укаждого своё небо…

Понемногу явыревелась. И ещё долго-долго сидела молча, прижавшись щекой к холодной стене.На один короткий миг почувствовала, словно где-то далеко-далеко кто-то тиховздохнул. Показалось, наверное…

Потом мне сталоочень стыдно.

Ни за что, ни прочто обидела Янтарного, Града, Рассвета. Как плохо… Кто же кроме меня виноват вмоих бедах?

Решила хотьосколки пока под окном подобрать, а утром уж заняться исправлением всегоостального.

Втянула лестницу,закрыла окно, зажгла свечу. А когда распахнула дверь, увидела стоящую за ней наполу чашу, полную конфет и записку сверху: «Съешь и не злись. И это пройдёт».

Забрала конфеты,печально съела их одну за одной, сидя на кровати. И легла спать с нечищенымизубами.

На следующее утромне весь мир вокруг был немил.

Болела голова,живот крутило — от немыслимого количества конфет, наверное. Хорошо ещё, зубы неныли.

И Град, и Рассветделали вид, что вчера ничего не было. Благородно с их стороны, но всё равнотошно. Единственное дело, на которое меня хватило утром — написать покаянноеписьмо Янтарному.

Град собирался поделу на Гору и подозрительно безропотно согласился отдать послание адресату.

После этого ясбежала в леса. К Ряхе.

Ряха, в отличие отменя, выглядел веселее, чем вчера. Лицо у него было обычного цвета, видимо, онсмыл с него излишек ореховой настойки, тело же действительно приобрело цветзагара, правда местами пятнистого: вчера я неаккуратно прокрасила ему спину ибока, но издалека всё смотрелось впечатляюще.

— Хорошо, чтоты пораньше пришла, — обрадовался Ряха. — Поприседаем подольше.

Смешно, но именнолетание вверх и вниз на Ряхиных плечах лучше всяких лекарств разогнало моюпечаль. Я слегка взвизгивала от восторга, ухая к земле или наоборот, возносяськ низко несущимся облакам. Все печальные мысли перемешались и вылетели прочь.

Когда Ряха вочередной раз выпрямился, сверху я увидела, как шевельнулись кусты на краюлощины.

И встревожилась.

Когда Ряха снялменя с шеи, сразу побежала смотреть, но в кустах никого не было. Даже если икто-то наблюдал за нами, он исчез. Разведчики соперника? Не сунулись подсамострел, нацеленный на тропе, а аккуратно зашли с тыла? Или просто показалось?

Но потом началосьпредставление, заставившее меня позабыть про все беды и подозрения, потому чтопо воле Ряхи я должна была принимать участие не только в качестве зрителя, но икак судья.