– Боишься грозы? – осторожно повторил он.

– Это воспоминания, – медленно ответила она, гладя ручку кружки большим пальцем. – Они беспокоят меня очень редко.

Матвей вспомнил старую энциклопедию мифологии.

– Ты участвовала в какой-то войне между богами?

Она не ответила, но придвинула кружку ближе, словно надеясь спрятаться от этой темы за душистым паром, и ссутулилась. Он попробовал еще раз.

– Как я могу тебе помочь?

Медленно Смерть подняла голову и наконец посмотрела на него. Ее глаза прояснились, взгляд стал мягче. Гости у Матвея дома бывали очень редко, но он не мог не заметить, как естественно она выглядела на его кухне, закутанная в его плед. Он обхватил рукой горячую кружку, сбрасывая наваждение, и неожиданно ему на плечи навалилась огромная усталость. Что теперь происходит? Сперва Смерть пригласила его стать хозяином Бала любви, затем ответила на поцелуй, после умоляла о ненависти, а теперь появилась в его… на его постели в поисках убежища от ужасного прошлого. Это если кратко.

Она повела плечами, и Матвей напрягся, не желая повторения их прошлой встречи.

– Не хочу указывать тебе, что делать, но прошу предупреждать, прежде чем растворяться в воздухе, пока мы разговариваем. Нельзя просто так появляться, а потом… – он выразительно развел руками.

Смерть моргнула и осмотрела свои руки, словно желая убедиться, что они все еще видимы, а затем сделала маленький глоток чая.

– Я и не собиралась исчезать, – наконец сказала она.

– Рад это слышать, – не сдержался Матвей, не понимая, хочет ли она дальнейших расспросов, и игнорируя поднимающееся внутри волнение. Он думал, что после Бала любви уже не сможет ничему удивиться, но ошибся.

Смерть улыбнулась в ответ. Впервые Матвей увидел, чтобы улыбка коснулась ее глаз. Так ее лицо стало еще красивее, но прошло всего мгновение, и на него вдруг набежала тень. Она плотнее закуталась в плед, словно мерзла.

– Хочешь еще чая?

Она помотала головой, крепче прижав к груди руки, словно защищаясь от непрошеного воспоминания.

– Тогда… – Матвей запустил пальцы в волосы, не веря, что говорит это вслух, но отказываясь и дальше чувствовать себя бесполезным. – Может, тебе прилечь?

Минуту спустя он наблюдал, как на его старом, но все еще приличном диване в гостиной устраивалась Смерть. По-прежнему не выпуская из рук плед, она сжалась в клубок и с измученным вздохом закрыла глаза. Казалось, у нее действительно был шок. В таких случаях людям требуется покой, а Смерть, судя по всему, сейчас ничем от них не отличалась. На мгновение его кольнуло сожаление, что он не взял мазок с ее кружки для анализов перед тем, как помыть, но вовремя опомнился: учитывая ее способности растворяться в воздухе и появляться из ниоткуда, вряд ли бы он вообще что-то нашел. Кроме того, попытки узнать о ней больше таким образом вдруг показались ему чуть ли не неприличными. Ее случай выходил за рамки медицины в ту область, которую ему удалось увидеть всего один раз, на Балу. Она оставалась для него все такой же далекой и загадочной.

– Я тут, рядом, хорошо? – сказал он позже, стоя на пороге своей спальни. – Дай знать, если будет что-то нужно.

Смерть, лежавшая в том же положении, пока он мыл посуду и готовился ко сну, едва заметно кивнула в ответ, а затем ему показалось, что она снова улыбнулась. От этого на душе стало легче. Он не знал, было ли дело в радости врача, пациенту которого становится лучше, или только его собственной.

Покачав головой, Матвей закрыл дверь.

* * *

Она почувствовала грозу в воздухе, и в груди неожиданно снова вспыхнул свет – но не тот, который пробуждала его близость, дразнящий и мягкий; сейчас свет объял пламенем каждую клетку ее сущности, которая тщетно пыталась спрятаться в бестелесности. Молнии, сверкавшие над городом, воспламенили молнии, что были скрыты в ее воспоминаниях.

Такого никогда не случалось раньше. Она оказывалась посреди штормов и пожаров, неуязвимая для волн и языков пламени, стояла под проливными дождями и пряталась в грозовых облаках, которые ничем не отличались от солнца и голубого неба, ведь смерть была повсюду.

Когда терем Марены был разрушен, ей позволили возвести собственный на берегу реки, подальше от леса. Он не был ей домом, но обещал защиту.

Молнии вспыхнули и здесь, ослепляя и обжигая. Тело упало на колени, и она раскрыла рот в беззвучном крике, моля, чтобы это прекратилось. Она воплощала в себе последствия людских решений, правильных и неправильных, и казалось, что сейчас весь вес их горя и страха обрушился на нее с удвоенной силой. Она схватилась руками за голову, бессильная против огня молний. В комнате было мертвенно-тихо и пусто, а она – одна, одна, всегда одна, кроме той единственной ночи, полной призраков любви, когда ей позволено играть с законами жизни и смерти в угоду хозяину Бала…

В перерыве между молниями перед ее глазами вспыхнуло одно слово – бежать. Ей нужно было сбежать отсюда. Эта мысль затмила все, кроме одного имени, и через мгновение ее окружили белые стены, а под ладонями оказалось что-то мягкое. Молнии были и здесь, но теперь она не чувствовала себя такой одинокой.

А затем внезапно появился он сам, и следующим, что она осознала, были кольцо рук вокруг тела и твердое плечо под щекой. Так много давно забытых прикосновений потрясли бы ее, будь она способна отвлечься от сверкания молний. Но с ним – с Матвеем Рокотовым, чье имя она больше не боялась произнести, потому что не было ничего хуже молний, а его звук дарил желанный покой, – стало легче. Она позволила себе потеряться в нем, едва понимая, что он гладил ее по спине и что-то говорил на ухо – главное, что молнии медленно утрачивали свою власть.

Когда все закончилось, она чувствовала себя такой обессиленной, что последовала бы за ним куда угодно, лишь бы быть рядом. Приходя в себя после пережитого кошмара, она едва чувствовала вкус чая, который он приготовил, но продолжала пить, наслаждаясь наступившим покоем и утоляя неожиданно возникшую жажду.

Он все время оставался рядом с ней, этот удивительный человек. Он был умным и безжалостным ко всем причинам смерти; она слышала о нем от других душ, знала все его движения, не оставлявшие шанса против жизни. Он проявлял доброту и смелость, не жалея сил ради спасения других, хотя сам был одинок. И, что, пожалуй, изумляло больше всего, он оказался добр к ней – воплощению своего поражения, – потому что и правда не боялся. Их общим врагом