– И что же… вы вот так просто подошли и спросили? – усомнилась я.

– Я не собирался, право, – пожал плечами Андрей, несколько смущенный, – но как-то вышло, что действительно просто спросил.

– И что она ответила?

– Факты, знаете ли, упрямая вещь. Она призналась. Однако я надеюсь, вы не станете об этом распространяться при Наталье Максимовне или еще ком-то. Ни к чему это. Бог им судья… Отчего вы так смотрите на меня?

– Не знаю, – призналась я потухшим голосом.

Значит, он лгал мне, – горько подумала я об Ильицком. – И судя по всему, между ними не просто пошлая связь от скуки – он любит ее. Почему он опять выбирает женщину, которая принесет ему лишь несчастья. Уже приносит. Мужчины никогда не меняются и не учатся на ошибках…

* * *

К обеду я не вышла. Не могла смотреть ни на Ильицкого, ни на Андрея, ни на Лизавету. Ей-богу, общество Людмилы Петровны было бы мне сейчас милее.

В дверь постучали – это была Натали.

– Я не помешала?

Она с сомнением посмотрела на тяжелый навесной замок, который я держала в руке. Этот замок я выпросила у сторожа и задалась целью вскрыть его с помощью шпильки. Забавно, но в этот раз у меня получилось всего со второй попытки: я же говорила, что главное понять принцип – и тогда нет ничего невозможного!

– Нет-нет, что ты, проходи, – смутилась я, убирая замок в ящик бюро. – Что-то случилось?

– Не могу больше там находиться, – без эмоций отозвалась подруга. Пересекла комнату и села в кресло у окна. – У тети с Васей только и разговоров об этом завещании. Они всерьез собираются судиться… стыд какой.

Я не ответила, только с жалостью смотрела на подругу, бездумно глядящую в противоположную стену.

– Это все я виновата, – произнесла вдруг Натали тусклым голосом.

А я в этот момент чуть сжалась, ожидая, что она упрекнет и меня, думая, что ее отца все же отравила мачеха, и что, расскажи мы о ее ведовстве сразу, этого бы не случилось.

Но подруга после паузы продолжила:

– Вероятно, папа решил, что мы с Васей его совсем не любим – Вася постоянно с ним ссорился, а я, находясь в Смольном, дулась на него, как ребенок, и даже на письма отвечала небрежно и через раз, всеми силами показывая, как отлично мне без него живется. А она все это время была рядом, вот папа и решил, что она его любит, а мы нет. Поэтому он и завещал все ей, – и тут же Натали обернулась ко мне и запальчиво добавила: – но я не обижаюсь на него, ты не думай! Мне горько лишь, что я так и не успела поговорить с ним откровенно, пока он был жив. Только не говори мне, прошу, что он слышит меня сейчас! – из глаз Натали потекли слезы, она резко встала и отвернулась к окну.

Я опять не стала ничего говорить, но мысли против моей воли обратились к этому завещанию. Я не верила, что Максим Петрович мог так поступить со своими детьми. Даже если отринуть все человеческие привязанности… Эйвазов – деловой прагматичный человек, не мог он поддаться эмоциям настолько, чтобы лишить детей наследства!

Да и фраза, однажды оброненная им при мне – его раздумья, не пустить ли сына по миру. Она предполагала, что на тот момент Василий Максимович еще считался главным наследником, а ведь это было гораздо позже приезда нотариуса.

Очень напрашивался вывод, что завещание фальшивое.

Я успела понять, что и Людмила Петровна, и даже Вася уверены в этом, и сдаваться не собираются. Они уже обвинили нотариуса в подкупе и в ближайшие дни планировали подать иск в суд. Если же им вдруг станет известно о любовной связи Лизаветы – они действительно все жилы из нее вытянут. Людмила Петровна, пожалев сына, возможно и умолкнет, но Василий, несомненно, пойдет до конца. Тем более что Ильицкого он не слишком жалует…

– Что там происходит на улице? – поморщилась Натали и отодвинула портьеру.

На улице и правда кто-то довольно громко говорил и даже, кажется, ссорился – я настолько ушла в свои мысли, что не слышала ничего.

– Андрей! – вскрикнула, разглядев что-то за окном Натали – и сей же миг бросилась в коридор.

Я же припала к стеклу. На заднем дворе, под самыми окнами, Ильицкий держал Андрея за ворот сорочки и заносил кулак с явным намерением ударить. Через мгновение в эту его руку вцепился подоспевший Миша – принялся с силой оттаскивать. Вскоре показалась и Натали, которая, путаясь в юбках, мчалась к Андрею. Упала возле него на колени и, разрыдалась так, что даже я услышала. Лицо у него было в крови – Ильицкий, видимо, все же успел приложить. А вокруг уже толпилась дворня….

Это из-за Лизаветы! Ильицкий приревновал ее к Андрею! Я не сомневалась в этом ни на мгновение и, перепрыгивая ступени, бежала вниз. В самый центр толпы пройти я не стремилась, однако мне и отсюда было хорошо видно Ильицкого, который все еще рвался напасть на Андрея, кричал ему что-то отвратительное, а князь, удерживал товарища с силой, которую я в нем и не подозревала, и допытывался, что на него нашло.

Вид Ильицкого был сейчас страшен, а налитые яростью глаза не оставляли сомнений, что зачинщиком драки был именно он. Андрей едва ли остался в долгу, так как у Ильицкого была рассечена губа и тоже порван ворот сорочки. Но все-таки Андрею явно досталось больше – он до сих пор не мог подняться.

Господи, ну что в ней такого, чтобы из-за нее устраивать подобное!

В отчаянии я подняла голову и разыскала взглядом окно Эйвазовой: она стояла в его проеме, рукою отодвинув портьеру. Я не видела лица Лизаветы, но по спокойствию ее фигуры можно было догадаться, что происходящее не слишком-то ее беспокоит.

Право, они с Ильицким стоят друг друга! Я снова нашла глазами Ильицкого: тот, грубо оттолкнув Михаила Александровича, несколько успокоился теперь и тяжело дышал, в ответ глядя на меня.

– Что ж вы не бежите к Миллеру, а, Лидия Гавриловна?! – зло выкрикнул он.

И впрямь, почему я не бегу? Я собралась, было, как раз и подойти – но, взглянув на хлопочущую вокруг Андрея Натали, поняла вдруг, что не испытываю к нему и половины тех чувств и эмоций, что она.

Мне почему-то стало так горько от осознания этого! Ведь Андрей такой хороший, и совершенно очевидно, что я ему нравлюсь. Отчего же я ничего не чувствую к нему? И снова я перевела ненавидящий взгляд на Ильицкого – будто и в этом был виноват он. Потом развернулась и бегом скрылась за углом дома.

К Андрею в тот день я так и не подошла. Зато ходила тайком возле раскрытых дверей в его комнату, где почти все время находилась моя подруга. Она сама перебинтовала ему голову, смывала тряпицей кровь с разбитого затылка и все говорила и говорила что-то ободряющее – без умолку. Андрей отвечал ей вполне радушно, и временами в его голосе я слышала неподдельную нежность. Ему явно было приятно ее общество. Не знаю, зачем я слушала их разговоры. Я вполне осознавала, что это некрасиво, но, кажется, надеялась, что во мне проснется хоть что-то похожее на ревность.