делами в столице занялась Боярская дума, и снова на первом месте среди бояр стоит Дмитрий Бельский. Присланную от находившегося с посольством у короля Сигизмунда II в Кракове грамоту боярина В.Г. Морозова со товарищи Дмитрий Бельский с боярами «смотрив, послали к великому князю… к Троице»[355]. Кстати, заметим, что М.М. Кром, обвинивший Д.Ф. Бельского в недисциплинированности и нежелании дать кому бы то ни было отчета о причинах своей неявки в Коломну летом 1543 г., где он должен был исполнять обязанности первого воеводы Большого полка, ошибался. Князь Дмитрий должен был явиться в полк на службу «по вестем»[356], а поскольку вестей с Поля о выдвижении татар не было, то и необходимости ему отъезжать из Москвы на Оку не было.

Подведем некий предварительный итог – несмотря на переворот января 1542 г. и удаление (с последующей смертью) князя И.Ф. Бельского от двора, клану Шуйских не удалось вернуть себе доминирование на московском политическом олимпе. И когда С.М. Каштанов писал о том, что «3 января 1542 г. пало правительство князя Бельского. Власть в стране вновь захватила группировка князей Шуйских»[357], то такое утверждение выглядит преувеличением – коренной перемены в расстановке политических сил при дворе Ивана Васильевича после январских событий не произошло. Видимо, наметившаяся тенденция к достижению некоего политического компромисса сохраняла свою силу и не была разрушена действиями Ивана Шуйского. Большинство бояр молчаливо согласились с удалением Ивана Бельского, но отнюдь не собирались заменять его на амбициозного и властного Ивана Шуйского, а без поддержки бояр и при отсутствии у него статуса опекуна подрастающего государя играть ведущую роль во внешней и внутренней политике он не мог. Следовательно, не имеет смысла вести речь о некоем «втором правительстве Шуйских», которое как будто управляло страной в промежутке между 3 января 1542 г. и 29 декабря 1543 г., как писал, к примеру, Н.Е. Носов[358]. И причину активизации раздачи иммунитетных грамот в эти месяцы, о чем писали, к примеру, и С.М. Каштанов[359], и Н.Е. Носов (на примере грамот, выданных Троице-Сергиеву монастырю)[360], надо искать не в «общей политике Шуйских, направленной на тесное сближение с влиятельными монастырями путем предоставления им широких податных привилегий»[361], а в другом. Например, можно предположить, что игумены влиятельных монастырей подсуетились и попытались не без успеха половить рыбку во взбаламученной «дворскими бурями» воде московского двора, или не менее вероятнее другой вариант – щедрость, проявленная Боярской думой в раздаче иммунитетных грамот в это время, явилась результатом закулисных интриг и борьбы за влияние. Противостоящие группировки пытались заручиться таким нехитрым образом поддержкой духовных корпораций. Наконец, можно полагать эти раздачи результатом деятельности нового митрополита, стремившегося таким образом набрать политический вес и авторитет.

И, завершая историю со «вторым правительством Шуйских», заметим, что нельзя исключить и такой вариант развития событий. Иван Шуйский попытался после переворота выдвинуться на первые роли при дворе и в думе, и поставление на митрополичью кафедру новгородского архиепископа Макария как будто говорит в пользу такого предположения. Но, во-первых, воспользоваться этим своим успехом он не успел, поскольку умер в мае 1542 г.[362] Во вторых же, сам по себе тот факт, что митрополичья кафедра пустовала почти полтора месяца, со 2 февраля по 16 марта 1542 г.[363], тогда как в предыдущий раз согнанного с нее Даниила новый митрополит заменил уже спустя неделю (Даниил 2 февраля 1539 сложил с себя обязанности митрополита, а 9-го был совершен обряд поставления Иоасафа), говорит о том, что вокруг кандидатуры нового митрополита шел торг, и Ивану Шуйскому не сразу удалось добиться своего. Записи же посольских книг свидетельствуют, что положение Дмитрия Бельского тем не менее не пошатнулось – он как был, так и остался первым боярином, неофициальным главой Боярской думы и «куратором» внешнеполитической деятельности Русского государства, со всеми вытекающими отсюда последствиями. И тот факт, что для того, чтобы удалить от двора нового государева «милостника», Андрею Шуйскому и его «партии» потребовалось устроить «безчиние» и попытаться решить внезапно возникшую проблему силой, только подтверждает предположение, что переворот января 1542 г. вовсе не был так успешен для Шуйских, как принято считать.

Впрочем, и убийство (еще раз подчеркнем – бессудное) главы клана Шуйских и их «партии» при дворе свидетельствует о том, что победившая группировка также не чувствовала себя уверенно и постаралась ликвидировать побежденного противника как можно быстрее, не прибегая к стандартным судебным процедурам. Видимо, враги Шуйского опасались, что, оставшись живым, пусть и в заключении, амбициозный князь Андрей попытается взять реванш, да и уверенности в том, что суд над ним даст необходимый результат, у них не было. А так нет человека – нет и проблемы, благо такой опыт у бояр уже был, и опыт весьма приличный. Убийство (и не важно, был ли потерпевший поражение уморен в узилище, как князья Юрий Дмитровский или Андрей Старицкий, или его казнили по-быстрому, без лишних формальностей, как дьяка Мишурина) политических конкурентов прочно вошло в практику борьбы за власть и влияние при московском дворе в годы междуцарствия.

2. «Государь наш, великий государь Иван, Божиею милостию, в мужеский возраст входит…»

Итак, события декабря 1543 г. как будто показали, что Иван IV берет власть в свои руки. А что по этому поводу говорит сам Иван (который, подчеркнем это еще раз, в своих писаниях далеко не всегда говорит всю правду, но полуправду – регулярно)? Насколько он был готов участвовать в той игре, в которую был втянут в конце 1543 г.? Обратимся к его Первому посланию к князю Курбскому, в котором Иван вспоминает свои детство и юность, и воспоминания эти противоречивы. С одной стороны, он жалуется, что в те времена (связывая их, правда, со всевластием братьев Шуйских, Василия и Ивана) «во всем воли несть; но вся не по своей воли и не по временам юности». С другой стороны, он пишет, что «от преставления матери нашея и до того времени шесть лет и пол не престаша сия злая» (имея в виду пресловутое «боярское правление» и притеснения его со стороны бояр), и далее продолжает: «Нам же пятагонадесят лет а возраста преходящим, и тако сами яхомся строити свое царство, и по божии милости благо было началося строити»[364]. Таким образом, сам Иван в 1564 г. относил время начала своего самостоятельного правления ко времени между осенью 1544 г. и концом лета 1545 г. Выходит, что спустя 10 лет Иван, просматривая представленный ему на одобрение текст той части Лицевого летописного свода, посвященной началу его