этом ничего и не сообщают), что по осени, в сентябре, он снова по традиции отъехал в Троицу. В марте 1545 г. Иван опять приезжает в Троице-Сергиев монастырь, затем, с 21 мая по 7 июля, он совершает большое путешествие, начав его с Троицы, а затем посетив знаменитые монастыри к северу от Москвы – в Ярославе, Ростове, Белоозере, Вологде и других местах. 16 сентября великий князь снова отправляется в Троицу, и, вернувшись оттуда 5 октября, через четыре дня уезжает в Можайск, где пробудет больше месяца, приехав в Москву только 14 ноября – как только установился санный путь. 27 декабря он снова в дороге, на этот раз на своей государевой потехе, а затем заехал во Владимир, и только 23 января 1546 г. он возвратился в Москву. 6 мая Иван отправился на богомолье в Николо-Угрешский монастырь, а оттуда «в судех» отплыл в Коломну «по вестем», где и находился со своим двором до 18 августа в ожидании прихода крымского «царя» (а тот так и не явился). Не прошло и месяца, и Иван снова покинул столицу – 15 сентября он уехал помолиться в Троицу, а оттуда отправился в путешествие по северо-западным городам – Тверь, Новгород, Псков, вернувшись домой только 12 декабря[369].

Конечно, представительские функции за государем остаются. В том же 7051 году (1 сентября 1542 – 31 августа 1543 гг.) Иван сперва 11 сентября 1542 г. «отпустил» в Крым «царского» «человека» Тамача, а с ним своего посланника Ф. Вокшеринова с грамотой, 15 октября он принял вернувшихся из Литвы послов, а 3 ноября – своего посла из Казани Н. Чуватова. 8 ноября в Москву приехали послы от волошского воеводы, и снова Иван принимает их у себя. 23 декабря великий князь принимает приехавшего из Астрахани служилого татарина Таюша Токсубина с «царской» грамотой и послов астраханского же «царя» с грамотами о дружбе. 11 февраля состоялся отпуск волошских послов в присутствии Ивана, а 16 марта он принял вернувшихся из Крыма послов Ф. Вокшеринова и «царева человека» Ак-сеита с ханской грамотой[370]. Кроме того, в этом году от имени и по слову Ивана Васильевича было выдано 29 жалованных грамот – как будто существенно, на треть меньше, чем четырьмя годами ранее (впрочем, число выданных грамот определяется в большей степени сохранностью архивов, нежели их реальным числом на то время)[371].

К сожалению, о частной жизни Ивана Васильевича в эти годы мы практически ничего не знаем – можно лишь строить догадки относительно того, чем он занимался во время, свободное от исполнения представительских функций и загородных поездок. Нередко, когда речь заходит о нравах юного великого князя, ссылаются на «Историю» князя Курбского, который не поленился, расписывая в красках порочность своего будущего друга и злейшего врага. «Егда же начал (Иван – В. П.) приходити в возраст… – писал князь Андрей, – начал первие безсловесных крови проливати, с стремнин высоких мечюще их – а по их языку с крылец, або с теремов». По мере взросления, продолжал Курбский, меняются и «забавы» великого князя. «Егда же уже (Иван – В. П.) приходяще к пятомунадесят лету и вящей, тогда начал человеков ура-няти и, – продолжал поражать своих читателей злодействами входящего в мужеск возраст Ивана Васильевича князь Андрей, – собравши четы юных около себя детей и сродных оных предреченных сигклитов, по стогнам и по торжищам начал на конех с ними ездити и всенародных человеков, мужей и жен, бити и грабити, скачюще и бегающе всюду неблагочинне». И вообще, завершал это описание князь Андрей, творил юный великий князь всякие «дела разбойнические», «их же не токмо глаголати излишне, но и срамно» (оставляя читателю свободу домыслить, чем же еще таким злодейским и срамным занимался в эти годы Иван Васильевич)[372].

Можно ли принимать это свидетельство, безусловно весьма субъективное, от человека, который сам по себе не может быть образцом для подражания? Из описания учиняемых юным Иваном бесчинств следует, что его «забавы», которые могут показаться нам дикими, на деле вряд ли являлись чем-то из ряда вон выходящими и необычными. Все это можно считать обычными для всех времен и народов забавами «золотой» молодежи, имеющей возможность покрасоваться дорогими, статусными вещами и пользующейся проистекавшими из их высокого сословного статуса вседозволенностью и безнаказанностью. И вряд ли стоило ожидать чего-либо иного от сироты, воспитанием которого, по словам все того же Курбского, занимались «велицые гордые паны – по их языку боярове», которые «его (Ивана то есть – В. П.)… ретящеся друг перед другом, ласкающее и угождающее ему во всяком наслаждению и сладострастию»[373].

Любопытные подробности о натуре юного Ивана можно почерпнуть из сочинений знаменитого Максима Грека. В своем сочинении «Главы поучительны начальствующим правоверно» он писал, что истинный царь – это тот, кто может обуздать «безсловесные своей души страсти», а именно «ярости и гневу напрасному и беззаконным плотским похотем», ибо, по мнению философа, «иже бо сими сицевыми безсловесны одолеваем быват, несть небесного Владыки образ одушевлен, но безсловесного естества человекообразно подобе»[374]. И не должен истинный православный государь свои «очеса блудно наслажати чюжими красотами, ниже приклоняти слух к вестем студным и душегубительным глумлением смехотворных кощунников». Само собой, государь не имеет права прислушиваться к тому, что ему шепчут клеветники, «ниже язык удобь двизати в досады и злословия и глаголы скверны, нже руки вооружати на озлобление неповинных и хищение чюжих имений»[375]. Пороки, продолжал Максим, подобно тучам закрывают пресветлый облик царя – «тем же убо образом и души благоверного царя, аще облаком скотских страстей, глаголю же яростию и гневом безвременным, пиянством же и похотим непреподобными обладана будет»[376]. Нетрудно заметить, какие пороки и черты характера, непригожие для царя, осуждает Максим Грек и советует Ивану Васильевичу всячески бороться с ними, если он желает быть настоящим православным государем.

О том, что не следует государю прислушиваться к «гнилым советам неразумных людей, раб своих», писал в послании к Ивану Васильевичу и знаменитый впоследствии протопоп Сильвестр, наставник и советник молодого Ивана Васильевича. К этому он добавлял еще и требование очистить свое окружение (да и вообще все свое царство – мотив, который будет регулярно повторяться в писаниях русских церковных писателей того времени) от содомитов. «Аще сотвориши се, искорениши злое се беззаконие, прелюбодеяние, содомский грех, и любовников отлучиши, без труда спасешися, и прежний свой грех оцыстиши, и великий дар от Бога получиши», – восклицал Сильвестр, обращаясь к своему подопечному[377].

Вместе с тем описания князя Курбского, Максима Грека