– Почему, сир? – удивленно спросил Упрямец.

– Я послал голубей в Шаргайл. Через сутки-двое в моем распоряжении будет порядка двух с половиной тысяч далеко не самых худших воинов Горгота.

– Замечательно, – улыбнулся граф Грасс. – Значит, на севере Вейнара скоро наступит тишь, гладь да благодать.

– Именно!

– Тогда осталось обсудить два вопроса: что делать с родственниками Иора Варлана и…

– …с Орденом! – закончил за него Неддар.

– Да, сир.

– Брата – отловить и к палачам. Остальных – под наблюдение! – Король уставился на подобравшегося Арзая. – Тех, кто начнет шевелиться, – за жабры, в пыточные и на плаху. Тем, кто не станет, дайте возможность вспомнить о своем вассальном долге.

– Сделаю, ашер, – кивнул начальник Тайной службы.

– Нисколько не сомневаюсь, – усмехнулся король. Потом покосился на статую Вседержителя, вспомнил презрительную гримасу, игравшую на лице духовника своего отца, и с трудом сдержал рвущийся из груди рык.

– К чему все это, ваше величество? – встряхнув кандалами, насмешливо поинтересовался брат Униар. – Неужели вы думаете, что моя смерть способна что-то изменить?

– Вы и ваш проклятый Орден превратили половину моих вассалов в бессловесное стадо! – пожирая взглядом окровавленного, но не сломленного монаха, зарычал Неддар. – Они не хотят брать в руки оружие даже для того, чтобы защитить собственную жизнь!!!

– А очень скоро их примеру последуют и все остальные, – не обращая внимания на боль в разбитых губах, улыбнулся духовник. – И тогда вы поймете, что ваша власть – ничто перед властью Вседержителя.

– Ну уж нет!!! – воскликнул король. – Этого я вам не позволю!!!

– Позволите! Ибо истинную Веру можно выкорчевать только вместе с душой…

Негромко кашлянул Вага.

Сообразив, что пауза слишком затянулась, Неддар скрипнул зубами, оглядел молчащий Внутренний Круг и нехорошо усмехнулся:

– Орден пророс в души моих вассалов. Поэтому выкорчевывать его мы будем следующим образом…

Огромная поляна, вырубленная в Барисском лесу егерями Герренов специально для прикорма оленей, косуль и кабанов, заросла кустарником и лебедой. Кормушки с вырезанными на них скрещенными луками[111], некогда поддерживавшиеся в идеальном порядке, зияли дырами, а две из трех вышек для охоты из засады вообще валялись на земле.

Третья выглядела более-менее ничего: у лестницы, ведущей на верхнюю площадку, не хватало всего одной перекладины, невысокое ограждение, за которым обычно прятались охотники, было хоть и обшарпанным, но целым, а на покатой крыше, защищающей их от дождя, все еще реял вымпел. Правда, уже успевший выцвести и поэтому не желто-зеленый, а серый.

Побродив по поляне и порадовавшись свежим следам кабанов и косуль, я оценил направление ветра и криво усмехнулся: он дул под небольшим углом к третьей вышке. Значит, ее можно было использовать, как место для засидки. Только вот лазить по вертикальным лестницам мне было еще рановато.

Впрочем, пристрелить что-то съедобное не с вышки, а как-то иначе шансов было в несколько раз меньше. Поэтому я вздохнул и поплелся к лестнице, надеясь, что смогу подняться по ней, не потревожив затянувшиеся раны.

Дошел. Вцепился правой рукой в перекладину над головой и попробовал напрячься. Плечо и правый бок тут же прострелило болью. Но не такой сильной, как ожидалось.

«Ничего, тут совсем невысоко», – «успокоил» я себя и сделал первое движение.

Вопреки ожиданиям, подъем по лестнице я перенес без каких-либо последствий – раны не закровили, боль в мышцах постепенно затихала, а слабость и головокружение оказались вполне терпимыми. Поэтому я, быстренько обмазавшись собранным по дороге кабаньим навозом[112], улегся на стрелковое ложе, некогда служившее исключительно представителям рода Герренов, и уставился на заходящее солнце.

Оно висело над заснеженными вершинами Шаргайльского хребта. Яркое-яркое. Словно пламя в горне Бразза. И невольно напомнило мне день, когда я переступил порог его кузницы.

– Маланья, ты? – не отрывая взгляда от заготовки, рыкнул кузнец.

Я отрицательно помотал головой. Потом сообразил, что он не видит моего жеста, и буркнул:

– Нет. Это я, Кром…

Широченная спина с бугрящимися мышцами едва заметно дрогнула, а потом медленно сместилась в сторону, скрыв от меня освещающий чуть ли не всю кузницу кусок металла.

Звякнуло железо. Скрипнули разжимающиеся клещи. И хозяин кузницы повернулся ко мне. Всем телом:

– Мои соболезнования, парень.

Набившая оскомину фраза в устах Бразза прозвучала как-то иначе – не так, как ее произносили другие. Поэтому я не окрысился, а сглотнул подступивший к горлу комок и выдавил из себя слова благодарности.

Кузнец кивнул, расправил кожаный фартук, присел на корточки и угрюмо уставился на меня:

– Ну, и как ты, жив?

Я криво усмехнулся, поморщился от боли в еще не зажившей щеке и осторожно пожал плечами. Чтобы не разбередить рану на спине:

– И уже почти здоров.

– Хорошо, – буркнул Бразз. Потом уставился на связку заячьих шкурок, которую я ему протянул, и вопросительно приподнял бровь: – Это мне? Зачем?

– Плата за науку. Возьми меня молотобойцем!

– Кем? – удивленно переспросил он.

– Молотобойцем, – твердо сказал я.

– А почему не подмастерьем?

В вопросе кузнеца не было и тени насмешки. Только интерес и желание понять. Поэтому я ответил. Честно:

– Мне нужна не наука, а сила. А еще кров и еда…

Бразз поскреб пальцами коротко стриженную бороду и уточнил:

– Вырастешь – уйдешь?

Я кивнул.

– Мстить?

Спрашивая, кузнец смотрел на меня, как на неразумное дитя. Поэтому я слегка разозлился и зашипел:

– Нет. Сначала учиться убивать мечников. Мстить – потом. Когда пойму, что готов.

– То есть торопиться ты не собираешься. – Бразз встал, прислонился задом к наковальне и снова почесал бороду: – Что ж, разумно… А ты вообще представляешь, что такое месть?