Вы окажетесь в Аиде, где пребывают души умерших. Вы погрузитесь в забвение, в реку Лету, вода из которой стирает память. Вы начнете свою жизнь не в утробе матери. Это будет погружение. Вашей жизнью станут кипящие источники и бессчетные орды безымянных микроорганизмов, которые не имеют формы – потому что они основа любых форм. Воскреснув, вы осознаете только, что вы – фрагмент чего-то, однажды существовавшего и уже не мертвого. Иногда это будет удар током, иногда – кислота, которую вы будете есть, или невыносимый жар под вами. Вы будете драться и совокупляться с другими клетками в темноте целую вечность, и ничего не изменится. Аид – это высшая степень простоты. Он стабилен. А пока вы – падающая башня, невероятно юная с точки зрения эволюции и привязанная к сознанию.

* * *

Он смотрел, как на склоне горы с пещерой джиннов скачут ягнята. В экологическом будущем даже жар, выделяющийся при кремации, будет использоваться в качестве источника энергии. Его собственная жизнь в Сомали – мрак и лишения, голодающие сомалийцы, растерзанные вади, его неудача в качестве представителя просвещения (в этом он убеждал сам себя) – покажется людям будущего полной приключений. Они будут завидовать – они, жители мира, где каждый младенец регистрируется при рождении и получает вживленный в кости имплант, позволяющий следить за ним.

В одном из писем Дэнни писала, что ей неожиданно очень понравилось приглядывать за чужой собакой. Гулять с ней, вычесывать, пытаться понять ее настроение по выражению морды, прежде чем погрузиться в размышления о новых людях, которые появятся в ближайшие десятилетия:

«Интересно, будет ли в нас что-то от Дженни? Глаза, виляющий хвост, желание угодить? Наверное, нет. У нас будут новые мышцы и связки, новая кожа, новые глаза и уши. Какой там девиз у Олимпийских игр? Быстрее, выше, сильнее? Это девиз хищника. Мы станем змеями, ястребами и акулами. Этому мы будем обязаны частично генной инженерии, но в основном технологии. Металлические экзоскелеты и все такое. Выше прыгать, лучше защищаться. Нужно найти способ загрузить человеческую память в центральный процессор…»

Потом она заговаривала о городе и планах на отпуск, но снова возвращалась к прежней теме:

«Люди, которые откажутся от апгрейда, закончат свою жизнь в кемпингах и диких лесах. Они станут медленными и слабыми по сравнению с другими. Со временем они превратятся в диковины, в экспонаты, как голодающий художник Кафки, который умер в клетке, и его заменили пантерой».

Вместо мозга у него было какое-то белое вещество: спермацет или галантин. Сцены, проплывающие у него перед глазами, стали яркими и живыми. В очередной раз представив себе Новую Атлантиду, он увидел очень важный забег на ипподроме, так похожем на ипподром в его родном городе в северной Англии: плоская лужайка, которую использовали со времен его величества Георга III, – он вдруг подумал, что названия деревень Новой Атлантиды звучат по-англосаксонски, и это естественно, поскольку англы и саксы пришли из страны, очень похожей на этот далекий остров. Их язык впитал в себя влажную землю, сточные канавы у подножия гор, склоны и холмы. Луга и долы, болота и пустоши в Новой Атлантиде были такие же, как в Англии. У сомалийцев должны быть похожие слова. Земля, по которой он проехал на грузовике, была раскалена, лишена воды и безымянна – для него. Только вади, одинокие деревья да тень бесплодных земель.

Бывали дни, когда перед дождем дул резкий ветер, и ему приходилось закреплять свою сетку камнями. Бухта становилась нефритовой, а крабы в панике бегали по скользкой глине берега. Вода поднималась, в лесу раздавались крики и выстрелы.

Почти все его трезвые мысли были о людях, которые давно умерли. Он мечтал снова оказаться в Англии, пройтись по опушке леса… Боже, хватит. Он хотел быть с ней. И все. Неважно где. Его учили не думать о том, что могло бы быть, но сейчас он находился среди мучеников и постепенно уходил туда, где не было места смерти, – только жизни и ей. Такая красивая, такая сильная, такая настоящая, такая… его. Больше всего ему хотелось сжать ее в объятиях. Он почти ощущал ее руки, рубашку, плечи, свою голову у нее на груди; он всхлипывал, как бывает во сне, когда плачешь не стыдясь этого. Он вспоминал каждое слово, каждое ощущение – и пытался осознать их. И радость. Радость он испытывал и так, не пытаясь ее восстанавливать. И она чувствовала то же самое. Она говорила это в письмах – всегда бумажных, от руки. «Чтобы ты не мог стереть письмо».

* * *

Но смерть безжалостна. Смерть – прилив, который смывает сознание. Абсолютный ноль, останавливающий любое развитие. Поэты называют океан могилой, а вот ученые считают его маткой. Тихо истлеть или трагически погибнуть на утренней заре… погребение в море – отличный компромисс. Зашьют меня в койку, швырнут в глубину… Ты хочешь, чтобы тебя похоронили или выбросили на глубину в пару саженей, на риф, и ты бы лежал там, пока твои кости не превратятся в кораллы, и чувствовал, как море превращается во что-то странное и оживленное?

* * *

Около года назад – казалось, что прошла целая жизнь, – его пригласили на ужин на ферму неподалеку от горы Кения. Ужин был очень хорошо организован, но настроение у всех было подавленное: член одной европейской королевской семьи, друг хозяев, лежал тяжелобольной в своем дворце с видом на Северное море. Он пообещал – в каком-то юнгианском порыве или из желания совершить экстравагантную выходку, – что, по возможности, в момент смерти его душа перевоплотится, в демона и появится перед друзьями. Когда подали главное блюдо, на веранде появилась птичка с карминной грудкой. Никто из присутствующих раньше таких птиц не видел. Птичка не полетела на соломенную крышу к птицам-ткачам, а уселась на вазу, стоявшую перед хозяйкой. Посмотрела на нее, по-птичьи наклоняя головку, а потом облетела остальных.

– Боже мой, это Бернард! – сказала хозяйка.

Никто не ответил.

– Бернард! – воскликнула она.

Птичка пропела короткую трель, поклонилась и упорхнула.

– Простите, я должна позвонить в Европу, – извинилась хозяйка.

Разумеется, ей сообщили, что принц умер несколько минут назад.

Кем он станет в минуту смерти? Если он сможет явиться Дэнни, пусть это будет маленькая африканская сова, промелькнувшая перед иллюминатором. Если он сможет только подать какой-то знак, сигнал из потустороннего мира, он вернется к ней в виде надписи, которую она сделала на форзаце одной из его книг. Отрывок из книги Иова:

«Нисходил ли ты во глубину моря и входил ли в исследование бездны? Отворялись ли для тебя врата смерти и видел ли ты врата тени смертной? Обозрел ли ты широту земли? Объясни, если знаешь все это?»

Он сообщит что-то и семье, и друзьям, но библейский отрывок станет знаком для нее.

Кааба – пустое пространство, к которому мусульмане обращают свои молитвы. Хоть он и был скептиком – католик, англичанин, мечтающий о Новой Атлантиде и продуваемом ветрами Колледже Всех Душ, – при мысли о Каабе его пробирала дрожь. Если бы он имел возможность сверхъестественным образом дать ей совет, он бы сказал найти Царствие Небесное и изучать микроорганизмы там.