– Что читаете, Елисей Петрович? – спросил я. – Здравствуйте.

Елисей Петрович сдвинул очки на кончик носа и посмотрел на меня сверху:

– A-а… Добрый день! Да вот, украинские народные сказки, как мужик чёрта обманывал. Люблю иногда фольклор почитать. Интересно! Хи-хи-хи… Ну что? Будем трогаться? – он спустился с дерева. – Куда сегодня?

Мы с Чаком переглянулись.

– Надо нам в 1764 год, к Григорию Саввичу Сковороде. Он именно тогда в Киев приехал со своим юным другом, воспитанником харьковского коллегиума Михаилом Ковалинским.

– Ну что ж… Поехали!

Миг – и всё изменилось вокруг.

Мы стоим в базарной толпе, возле сбитой из досок сцены в три этажа, где студенты академии дают прощальное представление перед каникулами. На среднем этаже – дела земные, на верхнем – дела небесные, на нижнем – адские. Толпа хохочет, смотря представление.

– Прощайте! – сказал нам Елисей Петрович и исчез.

– Не будем зря тратить время, пойдём в академию, – сказал Чак. – Уж там наверняка знают, где сейчас Сковорода.

Полутёмные сводчатые коридоры академии пусты.

– Ну, я материализуюсь, – предупредил Чак. – Теперь смогу говорить с тобой только наедине.

– Понимаю.

Дверь одной из аудиторий отворилась, и вышел какой-то горбун с метлой – наверно, служитель. Чак поспешил ему навстречу.

– Добрый день вам!

– День добрый!

– Не скажете ли, любезный, где сейчас может быть Григорий Саввич Сковорода? Он сейчас в Киеве.

Глаза горбуна приветливо засветились.

– Григорий Саввич? Знаю. Конечно. Был у нас. И благополучно отбыл давеча с юным другом своим в Печерскую лавру.

– Благодарю покорно, – Чак с достоинством наклонил голову и пошёл по коридору.

Горбун часто закивал:

– Пожалуйста! Пожалуйста!

Чак вышел за ворота академии и направился налево, к горе, на верхушке которой возвышалась недавно построенная, ещё кое-где в лесах, хрупкая, лёгкая, как будто невесомая, Андреевская церковь.

Я мог, конечно, легко пролететь к горе над домами, но мне не хотелось оставлять Чака одного и я вместе с ним долго петлял кривыми, узкими, пыльными улочками, по обеим сторонам которых громоздились одна над другой деревянные хибарки и на которых даже двум подводам трудно было разминуться.

С горы по пыльному ухабистому спуску тащились подводы, шли богомольцы.

Чак молча ковылял, опираясь на берёзовую палку, и ничем не отличался от сотен таких же попрошаек в латаных свитках, постолах, с палочками и котомками. Долго поднимались мы на гору.

Но вот прошли и Андреевскую церковь, и знакомый уже мне Михайловский монастырь.

За монастырём дорога пошла вниз, в дикий поросший кустами овраг. Прохожих стало меньше.

Выбрав время, когда рядом никого не было, Чак сказал, показывая направо:

– Крещатый яр. Наш будущий Крещатик. А вот Козье болото, здесь сейчас главная площадь нашего города.

Я смотрел на глухой, поросший кустарником и деревьями овраг, по дну которого извивался ручей, на поросший камышом заболоченный пруд – и не мог поверить, что это те места, где сейчас находятся красавец Крещатик и площадь, на которой проходят все праздники.

– Впрочем, Киев в то время, – сказал Чак. – состоял из трёх отдельных частей: Подол, Гора (или Верхний город) и Печерск.

От Крещатого яра дорога опять пошла вверх.

Мы шли мимо Царского сада (сейчас Первомайский парк[24]), в глубине которого над обрывом вырисовывались изящные контуры Мариинского дворца, недавно возведённого по проекту того самого Растрелли, который строил Андреевскую церковь.

– Это ещё деревянный дворец, – заметил Чак. – В девятнадцатом веке он сгорит, и его отстроят заново уже из камня по проекту архитектора Маевского. А вон Арсенал.

– Где? – я с удивлением закрутил головой.

– Видишь, там рабочие землю роют, – улыбнулся Чак. – Это же закладка «Арсенала». Старого. Того, что напротив лавры.

– A-а, правильно! – вспомнил я. – Сейчас ведь как раз 1764 год, когда был заложен «Арсенал». Экскурсовод говорила. Вот не знал я, что увижу, как закладывают славный киевский «Арсенал».

Заблестела на солнце златоглавая совсем недавно построенная лаврская колокольня, как будто озаряя с почти стометровой высоты своей всё вокруг. Богомольцев по пути стало встречаться всё больше и больше. А у святых ворот с Троицкой надвратной церковью уже толпилось их без счёта. Со всей России сходились сюда паломники. Кого здесь только не было: и старики разного возраста, и бабы с малыми детьми, и калеки перехожие с клюками, на костылях, на тележках… Всё больше люд убогий, измождённый, ободранный. Но вот у ворот остановилась лакированная карета с вензелями, запряжённая четырьмя резвыми гривастыми лошадьми. Соскочив с запяток, лакей в белом парике ловко распахнул дверцы и чуть ли не на руках вынес из кареты дородную, всю в кружевах и оборках госпожу. Осеняя себя крестом, госпожа проследовала в ворота за лакеем, который расталкивал перед нею простой люд.

– Вот что, Стёпа, – тихо сказал мне Чак. – Здесь ты мне немного должен помочь. Я и сам, конечно, буду искать, но и ты, пользуясь своим преимуществом, поищи Сковороду хорошенько. Портрет его видел, и памятник видел – должен узнать.

– Конечно! Узнаю! – бодро сказал я.

– Тут у Сковороды много старых знакомых, и родственник его здесь Иустин. Значит, не среди паломников они с Ковалинским, а в какой-то келье, наверное, или в пещерах.

– Найду, – сказал я, поднялся и полетел над территорией монастыря, заглядывая во все окна.

Но не в кельях я нашел их и не в пещерах, а на кладбище, возле церкви Рождества Богородицы, на самом краю лавры, над Дальними пещерами. Окружённый несколькими дородными почтенными монахами в чёрных ризах и чёрных клобуках с крестами, он стоял, стройный, высокий, постриженный по спудейскому обычаю «в кружок» (хотя ему уже было за сорок), длиннолицый, с тонким носом и легкой улыбкой на сомкнутых губах. Стоял и задумчиво смотрел в синие днепровские дали. Стоявший рядом с ним светлоглазый кудрявый юноша не сводил с него зачарованного взгляда.

Видно, монахи только что показывали Сковороде и его спутнику новостройку– колокольню на Дальних пещерах.

Один из монахов, пышнобородый, благообразный, обнял Сковороду за плечи и, придав своему голосу как можно больше задушевности, произнёс:

– Довольно блуждать мирами! Время уже и к гавани пристать, нам известны таланты твои. Святая лавра примет тебя, как мать своё чадо, ты будешь столпом церкви и украшением обители.

Глаза Сковороды вдруг вспыхнули.