Вероника, похоже, опешила, но проговорила:

— Конечно, понятно. Уверена, я поступила бы так же. — Она взяла чайник. — Чаю?

Беа кивнула и заметила, что руки Вероники чуть дрожат. Девушка подлила себе сливок, бросила кубик сахара и поднесла красивую чашку к губам, только чтобы как-то занять собственные дрожащие руки. Запах «Эрл Грея» подействовал успокаивающе.

Когда она подняла глаза, Вероника смотрела на нее в упор, но тут же отвела взгляд.

— Не смущайся, — сказала Беа. — Я во все глаза таращилась на тебя, сидя в закусочной, так что теперь знаю тебя лучше.

— У тебя мои глаза, — проговорила Вероника. — И рост, конечно.

— Волосы от отца?

Вероника, кажется, замерла, если только Беа не показалось.

— Да, — ответила она, глядя в сторону.

Никаких подробностей. Она не хочет о нем говорить? Их связь закончилась, когда Вероника забеременела? Или он оставался рядом во время беременности, но стресс разрушил их отношения? Беа было любопытно, но она чувствовала, что сейчас, особенно во время первой встречи, следует уделить внимание самой Веронике.

Она глотнула чаю.

— У меня столько вопросов к тебе, что я даже не знаю, с чего начать. Ты можешь сказать, сколько тебе было лет, когда я родилась?

— Шестнадцать. Семнадцать исполнилось всего через месяц. — Вероника поставила на кофейный столик две тарелочки.

— Пирога? Это шоколадный.

«Она не хочет говорить о себе», — сообразила Беа, чувствуя, что Вероника ответит на ее вопросы, но язык ее тела, скованность плеч, напряженное лицо со всей очевидностью показывали, что разговор этот будет для нее нелегким.

— С удовольствием съем кусочек, — сказала Беа. — Я взяла твой шоколадный пирог в закусочной, когда была там. Так и узнала, какая из официанток — ты. Другая девушка окликнула тебя по имени и сообщила, что твои пироги — это нечто особенное.

Вероника улыбнулась.

— Пожалуй, я известна в городе своими пирогами.

— Могу понять почему, — согласилась Беа. — Они восхитительны.

«Но я не хочу вести светский разговор о пирогах, — подумала она. — Я хочу знать, кто ты. Кем была. Откуда я… и почему?»

— Руссо — итальянцы? — спросила Беа, решив для начала придерживаться нейтральных тем.

— Да. Семья моего отца приехала из Северной Италии, из Вероны… «Ромео и Джульетта», знаешь? Семья моей матери шотландского происхождения.

— А семья моего биологического отца? — спросила девушка.

— Тоже шотландцы, — сказала Вероника. — Я помню, потому что это было у нас общее. В школе мы вместе работали над проектом о своих предках. Так и начали встречаться.

Итальянцы и шотландцы. Ни капли ирландской крови, как она всегда считала, в отличие от обоих Крейнов. С ее светлыми волосами, светло-карими глазами и бледной кожей Беа часто принимали за скандинавку.

— Сколько вы встречались? — спросила она.

Вероника взяла чашку, сделала глоток.

— Недолго. Полгода.

— Вы любили друг друга?

— Я так думала, — сказала Вероника. — Во всяком случае, я любила.

Беа ждала продолжения, но мать натянуто улыбнулась и снова глотнула чаю.

Беа съела кусочек пирога, положила вилку.

— Как восприняли новость твои родители? О твоей беременности, я имею в виду.

— Что ж, ситуация не идеальная. Поэтому они отреагировали, как, наверное, многие на их месте.

— Расстроились?

Вероника кивнула.

— Мне было шестнадцать, и моя жизнь типичной старшеклассницы внезапно нарушилась. Им пришлось нелегко. Мои родители связывали со мной большие надежды: дам повод гордиться мной — поступлю в колледж, сделаю карьеру, выйду замуж, обзаведусь детьми — в таком порядке.

— А мой родной отец, — начала Беа, не в силах отказаться от новой попытки, — он тоже расстроился?

Вероника долила себе чаю, хотя ее чашка была практически полной — тянула время.

— Он очень огорчился, — наконец проговорила она.

— У тебя есть его фотография?

Вероника так быстро поставила чашку, что Беа поняла — иначе она бы ее выронила.

— Есть. Всего одна. Я держала ее в коробке с разными памятными вещами, и как-то во время беременности достала и посмотрела. А потом перевернула, убрала на самое дно и больше никогда к ней не притрагивалась.

Беа прикусила губу. Сейчас она посмотреть не попросит.

— Значит, он очень сильно тебя обидел.

— Что ж, это в прошлом, — с нарочитой бодростью отозвалась Вероника.

— Можно тебя кое о чем спросить? — Беа собралась с духом. — Ты почти ничего не рассказываешь о своей тогдашней жизни, потому что тебе больно об этом говорить? Или хочешь защитить меня? Пощадить мои чувства?

— Может, понемногу и того и другого, но в основном последнее. В конце концов, это же твоя история. И ты приехала сюда, чтобы узнать, откуда родом. Я бы хотела сообщить тебе основное, но без ненужных жестоких подробностей.

Однако жестокие подробности были. А Беа хотела правды. Не обходных путей, не умолчания. Только не повторения этого.

— Я выдержу, — сказала девушка.

Она похоронила обоих родителей. Узнала — в двадцать два года, — что была приемной дочерью. Она действительно выдержит.

Вероника кивнула.

— Мне нелегко говорить о своем прошлом, ведь я никогда о нем не говорила. Я как бы заперла эту тему на ключ двадцать два года назад, иначе сошла бы с ума.

— Потому что это было так болезненно?

— Мои родители плохо восприняли новость. Твой биологический отец тоже. И меня отправили в дом для беременных девочек-подростков, где за семь с половиной месяцев моего пребывания там никто не навестил. Даже это мне трудно говорить… наверное, невыносима мысль, что теперь ты будешь об этом знать. Что твои родственники… как бы это выразиться… поддержки не оказали.

— У тебя никого не было?

Вероника покачала головой.

— У меня была чудесная бабушка… мать моего отца, Рената Руссо. Но она умерла до того, как я узнала, что беременна. Она бы тогда спасла мою жизнь.

— Думаешь, ты не отдала бы меня, будь она жива?

Вероника тяжело вздохнула.

— Может быть. Я, правда, точно не знаю.

— Меня сводит с ума мысль, что у меня могла быть совершенно другая жизнь, совершенно другое детство. Другая мать.

Вероника, видимо, обрадовалась, что разговор переключился с нее на Беа. Она сменила позу, немного подавшись в сторону дочери.