И если это так, то во всем, в добром и злом, люди связаны друг с другом. И ответственны за то, куда движется мир. Вспомним строки: «Лишь я один, бездомный, / Приготовлялся выдержать войну / И с тягостным путем, и с состраданьем». Так начался путь Данте: он осознал, что от его решения, от его свободного выбора зависела судьба мира. Так, если мы жертвуем чем-то ради добра, плоды этого поразительны, даже если, возможно, они незаметны. Существует прощение и милосердие: «Бог прощает многое за один милосердный поступок»[126], за помощь, оказанную другу, за проявление какой-либо из семи добродетелей; ведь каждый такой поступок удивительным образом приносит радость всему миру, дарует радость кому-то в Китае или в Африке… И точно так же творимое нами зло оскверняет весь мир.

Это главное, что я глубоко прочувствовал, узнав истории персонажей «Ада». Еще раз вспомню аббата из фильма «Люди и боги» и его особенно поразившие меня слова: «Моя жизнь давно потеряла младенческую невинность. Я прожил достаточно, чтобы осознать, что являюсь соучастником зла, которое, к несчастью, кажется, господствует в мире, и того зла, которое может поражать меня вслепую»[127]. Я тоже живу достаточно долго (старики чувствуют это гораздо острее), чтобы осознавать свою причастность ко злу, завоевывающему мир. Это и есть ответственность! Знать, понимать, что от тебя так или иначе зависит количество блага или зла в мире. Даже то, что делаешь ты один, не явно, даже если никто об этом не знает, сотворенное тобой благо помогает созиданию нового мира, а участие во зле принижает, оскверняет его.

Из-за твоего зла мир будет грязнее; благодаря твоему добру станет светлее. Это и есть та вселяющая душевный трепет ответственность, которую я чувствую, приближаясь к концу Дантова «Ада».

И вот мы достигли конечной точки нашего пути, последней песни «Ада»: мы вошли в ад, а теперь необходимо выйти из него. Свидетельство того, что из ада можно выйти, — истинное послание этой песни, да и всей поэмы в целом. Ведь, если ад — одна из составляющих жизни, отражающая отношение к себе и к другим, тогда, увидев Люцифера, мы сумеем понять, как далеко может простираться зло — наше и всего мира. Затем вместе с Данте зададимся вопросом, возможно ли, чтобы зло не стало последним словом о нас и о мире. И это решающее открытие: зло не является последним словом. Именно в конце путешествия по аду, перед лицом Сатаны, там, куда стекается все зло мира и истории, именно там мы найдем подтверждение тому, что последнее слово — за надеждой, потому что возможен путь, предвосхищенный в знаменитом стихе песни первой: «Но, благо в нем обретши навсегда, / Скажу про все, что видел в этой чаще».

Итак, дойдя до самого дна воронки, Данте видит Люцифера.

[подступают знамена царя ада]

Эти первые слова последней песни — единственная в книге «Ад» цитата на латинском языке, в то время как в «Чистилище» и «Рае» они встречаются часто. Данте словно хочет, чтобы святой язык, язык Церкви, остался за вратами ада (не встретим мы здесь и имени Христа, поэт использует перифразы, называет Его косвенно). Здесь же Данте прибегает к латыни, словно указывая, что мы приближаемся к искаженной, но тем не менее общеизвестной версии истины.

«Подступают знамена царя ада», — говорится в первом стихе. Но «подступают знамена…» — это первые слова христианского гимна, который в древней литургии читали в субботу, накануне пятого воскресенья Великого поста, и который повторяли во время шествия на городских улицах. Поэтому во времена Данте эти строки были хорошо известны, все понимали эту аллюзию. Данте вкладывает эти слова в уста Вергилия, чтобы подчеркнуть, что перед нами — карикатура на Самого Бога: чудовищный двойник, властелин зла.

Если рай — это движение и желание, то здесь, на дне ада, — вечная мерзлота, безжизненность, неподвижность. Почему тогда Данте использует латинский глагол prodeo («подступать», «выходить»)? Этот глагол не только отсылает к шествию, но и используется в Никео-Константинопольском Символе веры: «исходит от Отца» (ex Patre procédit), то есть указывает на природу Бога[128].

Это чудовище недвижимо, и в то же время Данте говорит «подступает». Перед нами жуткий гротеск того, что происходит в Троице: посредством этой аллюзии на шествие Данте сознательно стремится напомнить о присущих Богу чертах. В Боге одна ипостась исходит из другой, «Свет от Света, Бог истинный от Бога истинного»; уподобляясь этому, дьявол чудовищным образом воспроизводит себя с тремя ужасающими лицами, являющимися пародией на Троицу.

«Словно густой туман дышит» (глагол «дышать» Данте использует также в песни тридцать третьей «Рая» для описания движения и отношений внутри Троицы) или словно дуновение ветра, который настигает тебя в сумерках, и тебе кажется, что ты стоишь перед громадной мельницей, производящей этот ледяной поток.

[Мне страшно, но я постараюсь описать это место, где тени, где все души покрыты льдом и напоминают сучки или соломины (пригодные только для того, чтобы стать безделушкой, украшением для интерьера).]

[Некоторые согнуты так, что лицом или спиной касаются ног.]