– Сто баксов, за обе – сто восемьдесят, – сказал продавец масок.

Пребывая в безопасности внутри изумрудного Totentanz, я плыл сквозь ротический [59] грохот Базы: звук, с которым одежда тёрлась о тела людей; колокольный звон, предшествующий объявлениям; потёртые униформы багажных носильщиков; дети-попрошайки, выклянчивающие не монеты, но новости с Земли – сладкие кусочки жизни на родине, которые можно было бы унести в какую-нибудь лачугу и там как следует обдумать с сосредоточенностью извращенца.

Наш эскорт, разумеется, непростительно опоздал, чего, как я предположил, стоило ожидать, раз уж человек, пославший встречающих, называет себя Безумным Королём, но от того, что ожидания мои оправдались, реальность не сделалась менее раздражающей. Какой смысл рассказывать в подробностях о часах, потраченных на ожидание? В шесть часов вечера прозвучал клаксон, и вся База хлынула на одну сторону – «Сколько миль до Вавилона?» передавали через публичную антенну, со всей возможной чёткостью, подходите все, подходите ближе. Сядьте рядом, прижмитесь друг к другу, Веспертина снова в беде, и от этого всех нас переполняет жизнь. Я увидел Вайолет Эль-Хашем, древнюю мою корабельную подругу, устроившуюся в кресле, чтобы можно было наблюдать за плутонцами, собирающимися возле радио, впервые увидеть аудиторию во плоти. Серия была старая – не то повтор, не то на этой самой далёкой из внешних планет её ещё не слышали. Или, быть может, студия устроила так, чтобы она смогла испытать этот момент посреди холода и увидеть, как в толпе передают друг другу пластиковые стаканчики с сидром. Я ощутил причудливый, нежеланный укол тоски по Вайолет; я отбросил это чувство, словно старый носовой платок.

Мадам Брасс, акула в женском облике, неспособная даже на миг сдержаться, замереть и ничего не делать, спрашивала у каждого прохожего, который оказывался слишком медлительным, чтобы удрать от неё: «Нам надо в Сетебос-холл, туда ведут какие-нибудь дороги, общественный транспорт? В котором часу прекращают ездить поезда?» Я оставил её в покое. Сам-то преуспел в ничегонеделании. Это, можно сказать, моё хобби. Но она не испытывала никакого удовлетворения, созерцая парад плутонцев в масках. Мужчина в сморщенной, чудовищной, кроваво-красной маске вепря покачал головой и вскинул руки. «Не спрашивайте – а ещё лучше, не ходите туда». Медная баута с подбородком как утюг и обледеневшей треуголкой из рассечённых гранатов взмолилась: «Никто не идёт туда, если его не вызвали. Если вас не вызвали, благодарите звёзды и не лезьте на рожон». Женщина в моретте цвета тёмного вина с нарисованными небесными кругами, с таким милым телом, что его очертания виднелись и под пухлым зимним костюмом, даже перекрестилась.

Наши пустые разговоры были слишком пусты, чтобы их пересказывать. Мы с Цитерой Брасс давно исчерпали все темы для приемлемой болтовни, но наши межличностные цистерны ненадолго пополнились благодаря приземлению, высадке, тубе и маскам, обвинениям в адрес американцев и их делишек, а также выгрузке нашего загадочного груза, который оказался почтой: невероятно ценной на внешних планетах и, вместе с тем, немыслимо банальной. Моя почта стоит всех бриллиантов древней Африки; ваша – мусор, и место ей в топке. Я плевать хотел на какого-нибудь придурка с Венеры, который послал деньги на самое дно солнечной бочки, или на мать с Марса, которая жалуется на то, как дочь выбирает мужчин, карьеру, платья, да что угодно – ох, она ещё и рецепт лаймового пирога впихнула! Ну-ну! И всё же мне наплевать.

В кино, даже если оно realité, как те, что снимала Северин, такого рода человеческие паузы, к счастью, опускаются при помощи резкой смены кадра или монтажа. Действие к действию, точку зрения к точке зрения, вот как надо! А в жизни приходится страдать, барахтаясь в подобных вещах. Время шло, и мы всё ждали, сидя на своих чемоданах, как беженцы, не смея покинуть место встречи даже для того, чтобы раздобыть какую-нибудь еду вроде упакованных галет из лишайника.

Наши сопровождающие прибыли сразу же после полуночи. Вы подумаете, что я шучу, когда я скажу, что за нами прислали дилижанс. Дилижанс! После лимузина-«тэлбота» в Те-Деуме и абсурдно роскошной внутренней отделки «Обола» я был разбалован. Сделаться разбалованным легко – немного вкуса, немного покоя, впустить луч света, и внезапно ничто уже не кажется хорошим, если оно не превосходит последнее роскошество. И вот теперь мы должны были отправиться в путешествие, как будто последних ста лет не было, как будто эту штуковину выдернули из докосмической Америки с енотовыми шапками и пони-экспрессами [60]. Может, мы попали в парк развлечений в колониальном стиле, полный аниматронных [61] американцев и «американских горок» в форме Скалистых гор? Дилижанс – и не простой, а запряжённый бизонами, да с девочками-близнецами в роли возниц, с синевато-пурпурными волосами, нитями нешлифованных чёрных рубинов, пересекавшими грудь как патронташи, и идентичными масками цвета фуксии, пестревшими тату в виде золотых фей и со ртами в виде оранжевых рыб-звёзд.

Бизоны были моим первым опытом знакомства с плутоновским чувством юмора. Я видел большие стада бизонов в юности, когда путешествовал в Америку – обросшие шерстью, с примечательными массивными головами, с рогами и копытами. Животные, тащившие дилижанс близняшек, ни в коем случае не были бизонами, хотя девушки настаивали, что называть их следует именно так. Наилучшим образом я могу описать их так: лоснящиеся синие ящеры размером с кугуара, с чёрными как ночь глазами, блестящими и выпученными по-рыбьи, с серебристыми языками, вываленными и болтающимися словно кнуты, с тройными хвостами, закрученными кверху на манер скорпионьих и увенчанными странными серебряными луковицами. Вдоль всего хребта у них шли полосы густой шерсти цвета мёда, и ещё они имели по шесть болтающихся грудей, как у млекопитающих, каждая с чёрным соском, тяжёлая от молока, которое сочилось по капле, оставляя позади них следы пурпурного цвета, словно вытекающее из двигателя масло.

Вообще-то все их называют бизонами. Они обитают на диких просторах обеих планет, такие вот образцы местной фауны, оглашающие плутоновские торфяники криками и воем, тревожно напоминающим волчий. Они с трудом поддаются одомашниванию, и мне доводилось слышать, что самые смышлёные из них способны имитировать человеческую речь словно попугаи. Их мясо, которое мне довелось попробовать куда скорее, чем я хотел бы, в каком-то смысле мягче говядины, но не такое сладкое, как курятина, и послевкусие у него странное, отдаёт чем-то цветочным. Моему нутру оно не понравилось, и я испытал жестокий приступ несварения – но не стоит забегать вперёд. В чёрный дилижанс были запряжены четыре таких «бизона». С крыши свисали два зелёных фонаря из мальцового молока, озаряя вечную ночь Плутона.