Я попытался, в минуту чрезвычайной и достойной сожаления трезвости, поцеловать Цитеру во время маленького рождественского бала, устроенного в зале со стеклянными стенами по правому борту корабля. Осколки ледяной дороги кувыркались и сталкивались по ту сторону стеклянных панелей над нашими головами, толстых, как иллюминатор на подлодке. Повсюду в честь праздника развесили сосновые ветки – конечно, на самом деле вовсе не сосновые. Наши святочные зелёные украшения сотворили из джута, проволоки и разорванных на лохмотья платьев тройняшки Удольфо, три распутные марсианские «девушки-змеи» и, как я обнаружил, разыскиваемые полицией фальшивомонетчицы из Гуань-Юя. Каждая из девяти женщин на борту пожертвовала ради такого дела что-то зелёное из своей одежды. Мы кружились под лаймовой, с блёстками, флэпперской бахромой Цитеры, охотничьим плащом Харпер Иббот, чьими-то изумрудными и оливковыми нижними юбками, разрезанными на ленточки и присобранными в виде гирлянд. Мы, пассажиры «Обола», были странной компанией – знаменитые и безвестные, трепещущие от слов, которые мы друг другу не говорили. Цитера в кои-то веки казалась счастливой. В длинном платье, сером, как вздох призрака, она попробовала танцевать чарльстон, спела рождественские песенки. Верная слову наших общих хозяев, мисс Брасс притащила на борт пароходный кофр дурмана и экзотических зелий, которые и пирата бы превратили в трезвенника, но в те ранние дни я вцепился в комичную идею о том, что сделаю свою работу как следует. Я проводил ночи, читая и перечитывая хроники и отчёты, предоставленные «Оксблад», пялясь на фотографии так, словно мой взгляд мог их воспламенить; я думал, что вот-вот поймаю связи, плясавшие где-то у границы познания, на которое был способен мой испортившийся, усохший мозг, пропитавшийся алкоголем, опиатами и галлюциногенами. Я видел её, я видел Северин, большую и тёмную, как сердце, в узле некоей светящейся сети, к чьим краям я подобрался на расстояние вытянутой руки.

Увы, такова опасность трезвости. Всё кажется возможным.

В полночь на Рождество, когда над нами светился далёкий бирюзовый диск Урана, похожий на маленький полумесяц, я обнял Цитеру Брасс за талию и поцеловал. Это был хороший поцелуй, один из моих лучших. Мы одного роста, но наши носы не мешали друг другу, и лбами мы не стукнулись. Аромат «Моего греха» пропитал мои пальцы, мои веки, мой рот. Я подумал: может, её впечатлила моя преданность работе, и пусть мы оба вынуждены против собственной воли участвовать в некоей цепи событий, нам по силам найти тепло – и даже силу – друг в друге.

Те длинные руки обратились в камень в моих объятиях. Когда я отстранился, её лицо исказилось от презрения.

– Я вам не какое-нибудь приложение к должности, мистер Сент-Джон, – проговорила она, непреклонная как могила. – Не путайте меня с опиумной трубкой.

И на этом всякое подобие товарищества или благорасположенности в наших отношениях приказало долго жить.

Да, я её презирал. Но я странное существо. Я даже самому себе кажусь странным. Нет ничего особенного в моих подёрнутых пеплом чувствах к мисс Брасс. Я и себя презираю, снаружи и изнутри. Толку от этого нет. Как бы я ни практиковался в презрении к своей персоне, я остаюсь Анхисом, и шестерёнки внутри меня продолжают вертеться.

– Просыпайся, – рявкнул я, и хотя подобный тон в мои планы не входил, мне не было стыдно. – Мы выходим на орбиту Харона через десять часов.

Она завозилась под мягким зелёным одеялом. Воздух наполнился «Моим грехом».

И я прибавил, понизив голос – не думаю, что она меня услышала:

– Кстати, по-моему, я только что завтракал с Вайолет Эль-Хашем.

21 февраля 1962 г.

Полдень (приблизительно).

Плутон, Высокая Орбита

Будут ли у нас трубы? Будут ли знамёна? Возвестят ли о нашем прибытии гирлянды, струны и вспышки разноцветного пламени, сопровождающие спуск по медленной ангельской спирали с высокой плутоновской орбиты вниз, вниз, вниз, к полям бледных цветов, смягчающих лик этого маленького одинокого мира и его близнеца?

Может, немного труб. Может, чуточку огня.

Ночь – вот что произрастает на Плутоне испокон веков. Я считал себя человеком тьмы, но я даже в щёчку её не целовал до заката на той планете, задыхающейся от цветов. Ночь хлынула в мою глотку. Ночь стала моим вином и моим мясом. Ночь стала моей женой и моей любовницей, моей вдовой и моей убийцей, а потом каждый час ещё тысячу раз воскрешала меня целиком и полностью. Стоя посреди того самого зала, где мы устроили рождественский бал, я увидел за ветвящимися на стеклянных панелях морозными жилами повисшую в космосе карусель. Северин здесь ни разу не была. Лишь этот мир она пропустила во время своих безудержных странствий. Ну наконец-то я сделаю то, чего она так и не сделала.

Теперь я должен предупредить тебя, читатель: Плутон – слишком безумное место для метафор. То, что там есть, может быть лишь таким, какое оно есть: этот мир ушёл далеко и разлагался уже при рождении, он затерялся в неизмеримых приливах тех чёрных рек, так далеко от Солнца, сердца нашего, что сделался в самом буквальном смысле местом бреда и распада.

Это бестиарий гротеска.

Это комната ужасов эпохи Якова Первого.

Это бордель живых мертвецов.

Это так красиво.

Добро пожаловать в Америку, где последняя лампа Великого Эксперимента горит себе и горит, хотя все уже давным-давно покинули этот запертый дом.

«Ваш друг Плутон!»

(«Пэтриот Филмз», 1921)

[ПЛЁНКА ПОВРЕЖДЕНА, К ПРОСМОТРУ НЕПРИГОДНА.]

ГОЛОС ЗА КАДРОМ

Добро пожаловать в американский сектор!

Полюбуйтесь славным Плутоном, его диким фронтиром, его высокими стандартами жизни, его бывалыми, трудолюбивыми гражданами, его величественными пурпурными горами! Прокатитесь на могучем бизоне! Изумитесь кипучей промышленности великих городов Дзидзо и Аскалаф! Заберитесь на вершины горы Оркус и горы Чернобог!

Поздравляем! Вы приняли решение заявить права на собственный уголок изобильных плутонских пампасов и начать новую жизнь в Маленьком Свободном Мире. Старые империи здесь не смеют и шагу ступить! На Плутоне человек может сам выбирать судьбу, и никто не потребует от него становиться на колени и целовать какую-нибудь корону.

Находящиеся в совместном владении Дяди Сэма и Лиги Ирокезов Плутон и Харон представляют собой полностью самодостаточную бинарную систему – а иначе нельзя! Наше идеальное расположение требует особых душевных качеств: предприимчивости, бесстрашия, крепости, способности выбираться из всех передряг самостоятельно, высокой стойкости к холоду и рабочей этики, которой позавидовал бы и пуританин. Здесь, на Плутоне, мы с радостью примем вас в нашу семью. Мы берём только лучших, и вас специально выбрали для одной из наших программ временного гражданства, включающей льготы и привилегии, которые остаются предметом зависти всех девяти миров. Пожалуйста, обратитесь к вашим морозостойким карманным Конституциям для полного перечня этих прав – а также для вдохновения, воодушевления и чувства истинного благоденствия, которое испытываешь, держа в руках этот весьма исключительный документ.