Женщина фыркнула. Даже фырканье в её исполнении звучало мелодично. На её лице проступило недоверие.

– Да… это уж точно.

– Возле Базы нас должны встретить его дочери и благополучно препроводить в его дом, хотя ни дом, ни дочери, ни База, ни наша встреча вас совершенно не касаются.

Её слезящиеся глаза наполнились мрачным весельем.

– Бедный ягнёночек, – проникновенно сказала она и похлопала мою руку, словно была моей бабушкой. – Какая жалость, что мы потратили это путешествие впустую, так и не узнав друг друга. Я бы рассказала тебе такие истории. Я бы предсказала твоё будущее. Я бы раскрыла тебе твою суть. Люди когда-то меня слушали, о, как они слушали! Ловили каждое слово. В своё время я превращала лошадиный навоз в золото, мальчик мой. Только представь себе, чего я могла бы добиться с тобой.

Разумеется, я не разделял её сентиментальность. Мы должны были приземлиться завтра в полночь, и мои ноги уже чесались от желания ступить на землю, моё сердце жаждало тишины, прекращения бесконечного гула двигателей, доносящегося сквозь стены, неустанного жужжания и дребезжания, от которых я сходил с ума и кровь моя рикошетом носилась туда-сюда вдоль хребта, и в не меньшей степени я желал избавления от бесконечной необходимости вести пустейшие разговоры с немногими утончёнными пассажирами, во время которых все мы избегали говорить об очевидной несоразмерности затрат на это путешествие, провизию, горючее и мастику, совершённых ради шестнадцати нервных, неуверенных душ.

– Если у вас есть сведения о Вареле, я их, конечно, выслушаю, – сообщил я, осознавая, что с тем же успехом мог бы признать своё поражение. Я сделаюсь её слугой до обеда или, скорее всего, до ужина. Она ни за что не оставит меня в покое.

Карга с привлекательным голосом бросила взгляд в сторону укреплённого болтами иллюминатора, за которым увеличивались в размерах сферы Плутона и Харона – опалы, зависшие посреди холодной черноты, – и облака, точно чьи-то руки, сжимали их малочисленные рассеянные континенты, выжимали тепло, выжимали жизнь. Когда карга заговорила, звучание её голоса словно царапнуло меня. Оно было знакомым, как моя собственная тень, но я не мог, просто не мог вспомнить, где я его слышал раньше. Ритм его менялся, то взмывал ввысь, то плавно катился – и я почувствовал себя так, будто бы моя мать рассказывала мне сказку на ночь, хотя я не помню свою мать и не узнал бы её, даже позови она меня по имени из глубин ада.

– Давным-давно один человек, уставший телом и душой, потерпел кораблекрушение у берегов далёкого острова. Остров располагался посреди бесконечного моря, цветом напоминавшего тёмное вино, и пучина морская была полна звёзд, рогатых левиафанов и секретов, которые хранились в непостижимых глубинах. На острове всегда царила ночь. У этого человека в сердце и в руках обитала сила, позволявшая повелевать светом, изменяя его сообразно своей воле, но эта сила больше не дарила ему успокоение, ибо однажды было ему поручено защищать деву, наделённую добротой и красотой, и он её не уберёг. Но злые языки шептались о том, что он не просто её потерял, что он убил её собственными руками. Опозоренный, отказался он от собственного имени – имени человека, который мог швырнуть невинную девушку во тьму, – бросил его оземь и растоптал. С того момента, когда его нога ступила на источающий сладкий аромат берег далёкого острова, он называл себя Просперо – имя столь знаменитое, что в нём можно было затеряться. Надел он на голову шутовской колпак, а на ноги – танцевальные туфли шута, увенчанные колокольчиками, и говорил лишь безумные вещи любому, кто являлся к нему, умоляя исполнить старые трюки со светом и тенью. Но даже это не даровало ему вожделенного забвения, анонимности виновного или покоя побеждённого. Чем абсурднее были его речи, чем неистовее пляска, чем больше он вёл себя, как существо из джунглей в человечьей шкуре, тем сильней к нему стремились жители Плутона, для которых развлечение – единственная валюта.

На беззаконном карнавальном острове замок Просперо превратился в постоянную Сатурналию, дом на высоком обледенелом холме, где сверкают нечестивые огни, пронзая вечную ночь, которая царит в мире иллюзий. Воздух тех залов сам по себе пьянит. Зажигая единственный фонарь, ты приглашаешь призраков, блуждающих огоньков и сирен спуститься со всех фронтонов и карнизов. Посреди всех этих миазмов, думал тот человек, ему наконец-то удастся исчезнуть. Но до самого Императора дошла весть об окутанном тенями острове, где в доме Просперо происходили неслыханные чудеса – в доме, который быстро превращался в отдельное королевство. Надел Император маску в виде морды чёрного коатля с языком, усеянным ночными рубинами, и отправился поглядеть на увеселения собственными глазами. Никто не знает, что он там увидел, но, покинув замок, Император сделал Просперо своим единственным наследником и поместил корону с коатлем на скорбно опущенную голову бедняги-волшебника.

Вот остров, к которому летит наш милый серебристый корабль, ради которого наши золотые паруса ловят добрые пожелания Солнца и несут нас обоих через звёздную, ледяную пустошь между нашими прежними жизнями и Концом Всего. И человек, о котором я говорю, это Максимо Варела: Просперо, Безумный Король Плутона. Надеюсь, ты насытишься его обществом сполна – ничуть не сомневаюсь, насытишься с лихвой.

Старуха перевела взгляд на меня и рассмеялась, точно молодая девушка. На её скулах пылал румянец. Она хлопнула в ладоши, аплодируя самой себе.

– Стоит заметить, я по-прежнему хороша, не так ли? Дайте мне сценарий, я сожру вас живьём, и вы будете наслаждаться каждой секундой. А теперь ступай прочь и не мешай старой женщине завтракать.

Я вернулся в свою каюту, цепенея от смеси любопытства и чёрного ужаса. Я чувствовал, как далеко под полированными зелёными досками пола – ароматным ганимедским баньяном с его мерцающими золотыми прожилками – включается, вздыхая, пневматический комплекс, и гравитация глубоким своим поцелуем тянет к себе «Обол», влечёт его вниз, на самое дно колодца. Очень скоро мне придётся взяться за дело по-настоящему, а не пребывать в уютном отдалении, как костюм в чулане со всеми сопутствующими неудобствами, в ожидании того, что скоро его наденут – очень скоро, но не сегодня.

Запахи каюты нахлынули на меня: пот, кожа, застоявшееся дыхание, лаванда, тальк, крем для обуви, ленты пишущей машинки, банка варенья из персика и шочипилли, с прошлой недели забытая на ночном столике в открытом виде. Над и под прочими запахами, пропитывая каждую поверхность, каждую простыню и каждый стеклянный абажур, главенствовал аромат, который я привык одновременно ненавидеть и желать. Происходил он из порочной, вонючей, прелестной золотистой бутылочки, последнего творения Мадам Зед: «Мой грех» [54]. Пахло, как в заповедном лесу, где обитают падшие женщины.

Я взглянул на очертания тела Цитеры Брасс, источник «Моего греха», под изумрудными одеялами на её койке. Она пользовалась этой ведьминой мазью так часто, что, я и не сомневался, даже её костный мозг вонял смесью мускуса и пряностей. Лишь от неё я ни разу не унюхал – от самого Урана до сумасбродной орбиты Нептуна – ни малейшего намёка на зловоние. Любая нотка грязи, витавшая в воздухе нашей каюты, принадлежала мне и только мне. А от Цитеры пахло лишь «Моим грехом», лишь тем чужеродным деревом, об которое создание вроде неё могло бы точить свои зубки. Моя стражница, моя нянька, мой поводок. Её тело с длинными и красивыми руками и ногами погрузилось в глубокий сон – но не такой глубокий, чтобы она не обхватила себя за плечи, не прижала подбородок к груди, остерегаясь и сдерживая себя даже во власти сновидений. Я презирал её: за аккуратность, деловитость, красоту, непоколебимое спокойствие и – весьма заслуженное – пренебрежение моей персоной, за то, кому она была верна, и за то, что своим присутствием она постоянно напоминала – меня терпят лишь из-за работы, которую я в состоянии выполнить. Все на борту предполагали, что она моя супруга, ибо Цитера держалась ко мне ближе всякой любовницы, всегда была у моего локтя, рядом со мною, почти что поселилась в кармане моего жилета. Я поднялся нечеловечески рано, чтобы избежать её общества за завтраком – но от этой тихой, неумолимой, словно ад, спутницы мне не суждено было скрыться.