С того времени и до сегодня он порой чувствовал, как в голове бывает полным-полно чужих мыслей, которые неизвестно какими путями туда просочились. Теперь он не допускал насилия над своей личностью — но вот что бывает, когда ты растерян! Что же говорить о детстве, когда еще не умеешь — не умеешь ничего: ни сопротивляться, ни отстаивать свое, собственное, не умеешь даже самого малого — закрыться и не впустить чужое! И свое вытесняется, исчезает, девается неизвестно куда, а его место занимает то, что тебе не нужно: и пусть оно сто раз прекраснее твоего, еще не оформившегося, не готового к самостоятельной жизни, еще не родившегося даже — но…

«Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет». Это только на бумаге писалось сотни тысяч раз, а уж проговаривалось!.. Нет, сейчас он не хочет даже Шекспира! Избито… все избито! И самое страшное даже не то, что кто-то хочет высказать СВОЮ мысль, а как раз то, что этот кто-то не делает этого! Люди в большинстве случаев не высказывают собственного, потому что оно не такое красивое, не такое емкое, не такое пафосное! Не бьет сразу по всем чувствам… поэтому все ищут цитаты! Берут чужое, не думая, что оно никогда не станет своим! И сколько НАСТОЯЩИХ слов пропало зря, потому что они НИКОГДА НЕ БЫЛИ СКАЗАНЫ!

Да, свое заменили чужим. Суррогатом. Подобием. Фарфоровыми фруктами — красиво, глянцево, не портится и без малейшей червоточины! Ничего, что нельзя употребить по прямому назначению, — зато можно хранить почти вечно! А еще можно взять красивую штамповку и в рамочку золоченую вставить! И будет почти как оригинал!

Роза пахнет розой? Розы бывают и вовсе без запаха! И без шипов, и цвет у них у всех разный! И одни доверчиво раскрываются, словно ладонь ребенка, показывающего тебе самое заветное, другие же — никогда! Так и умирают, сникая на стадии бутона… не показав сущности, зрелой середины, того, что ВНУТРИ; не достигнув старости, не осыпав лепестков… Странно, что, увядая, многие цветы иногда пахнут особенно сильно и пряно — перед тем как начать источать аромат смерти, разложения… прямой помойки.

Женщина, которая этим вечером пыталась обидеть его, пахла страхом. У страха был свой, только ему свойственный, едкий дух, распознаваемый им безошибочно. Было еще что-то… он не разобрал что. Потому что так же сильно, как и страхом, от нее пахло любовью. Которую она зачем-то сейчас пыталась спрятать. Зачем? Что она хотела изгнать или позабыть? Что посчитала постыдным или несовершенным, когда у них все было так хорошо? Когда наконец все стало НАСТОЯЩИМ?

Ему не нравилось, когда он не понимал, что происходит, — а сейчас он не понимал. Ему хотелось подойти к ней, спросить, но… Ее страх даже сквозь любовь отчетливо отдавал непреклонностью: она боялась, но все равно собиралась сделать по-своему.

Что-то происходило… что-то нехорошее? Да! И хотя он вроде бы получил ответ: его жена, видимо, не совсем здорова, ей бы отдохнуть, — между строк отчетливо сквозило: ей нужно лечиться. У нее невроз или как это еще называется? Синдром Мюнхгаузена? Это когда человек всеми силами старается привлечь к себе внимание? Но она не такая! Ей не нужно внимание… такого сорта! А что ей нужно? Тетрадь, которую он никогда не видел и которую она якобы потеряла? Неужели это просто новый виток? И теперь она будет разыскивать свои якобы пропавшие вещи? Нет. Здесь что-то другое! И еще: она не притворялась! Потому что страх ее не был притворством!

Он помнил — нет, вернее, ВСПОМНИЛ, что в те самые дни от нее пахло страхом с такой сногсшибательной силой, что даже он забеспокоился! И поехал к Антону… и пытался донести до той, которая была названа кем-то когда-то именем Катя, что происходит с его женой. У него не слишком хорошо тогда получилось, потому что все время сбивало это имя — Катя. Никакая она была не Катя! Как и Жанна была никак не Жанной… Странно, что люди не пытаются присмотреться к только родившемуся НОВОМУ человеку: кто он? Какое СОЗВУЧИЕ? Соединение красок, запахов, звуков… полутонов, которые год от года будут проявляться, крепнуть, вызревать… И как мало имен в мире, но даже и тех, что уже есть, люди не используют сполна, идя все теми же проторенными дорожками, что и сотни поколений до них. И только некоторым везет: Илья — имя, данное ему наверняка случайно! Странно, что оно попало в точку: но так тоже бывает. Когда первый же выстрел неумелой руки оказывается прямо в середине мишени. Однако в основном такие выстрелы попадают куда им и положено: в небо, в снег, в туман, в горящий закат… да что ему станется, закату? Он умрет сегодня вместе с нелепым именем. А завтра будет новый! Или имя летит и пытается прицепиться к человеку, случайно прошедшему рядом. Человеку с другим, но таким же нелепым, ничего о нем не рассказывающим именем. И ему бы назваться, как то, что приснилось накануне родов его матери: приснилось единственно правильным кодом, ключом, звукорядом, цветовым сочетанием, всем вместе! Когда уже научатся записывать это?! И когда люди перестанут удивляться случающимся промелькам НАСТОЯЩЕГО? И не спрашивать с испугом самих себя: вот это, только что — ЧТО это было?!

Он знал, что назовет сына колокольным именем: Ан-тон. Которое будет менять тон, крепнуть и глубже звучать год от года — и в этом будет только логика, только ПРАВДА. В имени Жанна не было правды… Оно, наоборот, все мельчало, обесценивалось, протиралось, линяло, рвалось на части… Оно было чужим и случайным — как подобранная на дороге бумажка, обрывок текста… Оно ни о чем не говорило… как и имя Катя. Катя — это наивное, с торчащими кудряшками, как ни причесывай, все равно не соберешь: вечно махрится по всей голове, выбивается то на виске, то сзади… Катя — это один носок всегда спущен и у юбки то подкладка отпоролась, то змейка разошлась… Катя — это ситцевое, именно ситцевое, а не батистовое Настя, или сатиновое прочное Татьяна, или трещащее ацетатными искрами Юлия, или же Полина — имя из натурального шелка, гладкого, тяжелого… Катя — это румянец на щеках, вот тут, тут угадали, как она краснеет, эта Катя! Но больше… больше ничего…. Как жаль! Он бы придумал ей более подходящее имя — но что ему Катя! Когда рядом мучилась Джен-Дженни-Йена… птичка! Кто прав? Она, он, девушка с неподходящим именем Катя и нервным, неровным закатом румянца?

Может, в самом деле та, что потребовала звать себя Жанной, что-то ищет… Ищет и не находит? Он ей чего-то недодает… да! Каких-то витаминов любви… И как можно было ему — ему! — замкнутому, зацикленному на себе, повернутому вечно в себя, вовнутрь, — как можно было ему вообще к ней приблизиться?! Он не мог дать ей того, чего она хотела, — и столько, сколько она хотела. Не потому что у него этого не было — напротив, у него ЭТОГО было в избытке! Но если говорить, повторять это слово, которое она желала слышать каждый день, оно сначала потеряет звучание, а потом и вовсе станет ничем! Как объяснить, что даже у слов — и в первую очередь у слов! — истирается оболочка, а потом и распадается, и то, что было в нее облечено, испаряется без следа? Становится розой без запаха… а потом и той, что внезапно приобретает запах: но это уже дух тления, распада, конца.

Снег не всегда пахнет снегом, зима — зимой, так же как музыка не всегда бывает звуком. Наверное, это порой невозможно представить… и он — не тот, кто может это внятно объяснить. Более того, он не хочет этого объяснять. Неспособен. Как некоторые неспособны понять бесконечность Вселенной и конечность жизни.