Финт несколько удивился; никто и никогда на его памяти не предлагал прочесть за него молитву. И мысль об этой молитве в зябкую ночь дарила приятное тепло. Сберегая его в груди, Финт повел Онана по длинной лестнице наверх, спать.

Соломон еще не ложился: ждал, пока вернется Финт. В числе восторженных зрителей его не было, поскольку ни одна из комнат мансарды на улицу не выходила. Все окна смотрели на какие-то склады; Соломон считал, что этот вид куда предпочтительнее, нежели все то, что можно ненароком увидеть на улице. Друзья обменялись в темноте лишь несколькими словами, Финт плюхнулся на тюфяк – и последняя свечка была погашена.

Свернувшись клубком под одеялом с осознанием плодотворно прожитого дня, Финт следил, как перед его внутренним взором неспешно проплывают мысли. Неудивительно, что мир вращается, – столько всяких перемен произошло! Давно ли он услышал крик и выпрыгнул из бурлящей канализации… сколько дней назад дело было? Он посчитал – три дня. Три дня! Похоже, мир движется слишком быстро, смеется над Финтом, дразнится – попробуй поймай! Ну так что ж, он кинется вдогонку и возьмет свое, и будь что будет. Завтра он идет на потрясающий ужин – туда, где наверняка будет Симплисити. По мере того как нарастала усталость, Финт убеждался: главное во всем этом – то, чем ты кажешься, и он учился производить впечатление. Казаться героем, казаться умницей, казаться достойным доверия. Похоже, ему удалось одурачить всех подряд, а что окончательно сбивало с толку – ведь и с ним самим та же история, что-то неодолимо толкает его вперед, как подспудный двигатель. И все еще осмысливая этот странный вывод, Финт заснул.

На следующий день швейцар, в чьи обязанности входит открывать двери банка «Куттс» перед клиентами, обнаружил перед собой престарелого еврейского джентльмена в поношенном габардиновом пальто и с меркантильным блеском в глазах. Наваждение прошествовало мимо в сопровождении юноши в костюме словно бы с чужого плеча и дурно пахнущей собаки. Прочие клиенты начали было роптать, зачем-де сюда бедняков пускают, но тут выяснилось – после того как все монеты достоинством выше шестипенсовика были должным образом ссыпаны в мешочки и все бумаги подписаны, – что у этих бедных людей очень много денег.

Забрав расписку в получении и новехонькую блестящую банковскую книжку, загадочные двое исчезли так же быстро, как и появились, и Красное море сомкнулось снова, и планеты доковыляли до своих законных орбит, и весело играли первенцы, и мир был в порядке. Кроме той его части, в которой находился один из старших компаньонов мистера Куттса, внезапно осознавший, что каким-то непостижимым образом согласился на процентную ставку, предлагаемую очень нечасто; впрочем, на тот момент он счел, что дешево отделался, убрав Соломона из здания, прежде чем тот повыгоняет меновщиков. Мысль, конечно, нелепая и совершенно необоснованная, но тем не менее из любых торгов Соломон неизменно выходил победителем, а прочие еще какое-то время не вполне понимали, на каком они свете.

Едва оказавшись на улице, Финт скрепя сердце напомнил Соломону, что ему надо заглянуть в редакцию журнала «Панч»: какой-то там художник должен нарисовать его портрет для обложки.

Мистер Тенниел, как выяснилось, был не намного старше Финта; его каштановые волосы отливали рыжиной. Финт уселся перед ним на стул, и, пока художник работал, они непринужденно болтали о том о сем. Оказалось, что позировать мистеру Тенниелу для портрета в три четверти совсем не сложно – это тебе не четвертование, заметил Соломон. По-видимому, это была шутка, но пояснять Соломон не стал.

«Пожалуй, – думал про себя Финт, – точнее было бы сказать так: сам процесс несложен, но на нервы действует». Мистер Тенниел корябает, корябает по бумаге, и вдруг как вскинет глаза на Финта, как пришпилит его взглядом к стулу, точно бабочку, – и тотчас же снова принимается лихорадочно что-то корябать. Художник склонялся над рисунком – так, что виден был только затылок; а Соломон, устроившись в кресле, попивал себе кофе да почитывал бесплатный экземпляр «Панча».

К вящему изумлению Финта, рисование не заняло много времени; Тенниел наконец добавил к портрету на мольберте несколько последних штрихов и с усмешкой развернул его к Финту.

– Пожалуй, мне даже нравится, мистер… можно звать вас просто Финтом? Думаю, самую суть я схватил, но, понятное дело, обложка пустого места не терпит, нужно будет добавить кой-каких деталей: дать читателям представление о том, что произошло в цирюльне мистера Суини Тодда. Мистера Тодда мне тоже придется нарисовать: публика требует и героя, и злодея.

Финт сглотнул.

– Но на самом-то деле мистер Тодд никакой не злодей, сэр… – начал он.

Тенниел отмахнулся кистью.

– Я слыхал, битва при Талавере была сущим адом. Говорят, Веллингтон как одержимый слал своих людей вперед, бросал прямо на пушки, с чудовищными потерями. Остается только надеяться, что жертва стоила стольких жизней, если это вообще возможно. – Тенниел пожал Финту руку и продолжил: – Мистер Диккенс рассказал мне всю правду о том, что случилось в тот день на Флит-стрит: просто удивительно, как в наши дни публичное восприятие неизменно тяготеет к макабрическому! Кажется, обывателю ничто так не мило, как «кррровавое убийство». – Он помолчал. – Что-то не так, мистер Финт?

Рисуя портрет, Тенниел критически рассматривал Финта, а Финт, в свою очередь, пристально разглядывал его. И видел не только то, что лежит на самой поверхности; в какой-то момент ему явственно померещилось – что-то не в порядке. Финту потребовалось некоторое время на то, чтобы понять, в чем дело, и подобрать нужные слова.

Смущенный тем, что его застукали – ведь пялиться на людей неприлично! – Финт решил отвечать со всей откровенностью:

– Мне кажется, у вас что-то такое с левым глазом, да, мистер Тенниел? Надеюсь, этот изъян вам рисовать не мешает?

Лицо художника застыло – и вновь оттаяло до кривой улыбки.

– Шрам такой маленький; кажется, вы первый из моих знакомых, кто его заметил. Несчастный случай в детстве, сущий пустяк[19].

«Не такой уж и пустяк, сдается мне», – подумал про себя Финт, глядя на улыбающееся лицо собеседника.

– Правильно Чарли сказал о вас давеча!

– О? Ммм, и таки что же давеча сказал Чарли про моего друга Финта, будьте так добры, сэр? – пророкотал Соломон, поднимаясь на ноги и пряча журнал в глубины пальто. – Мне чрезвычайно любопытно. – Он, конечно же, улыбался, но слова прозвучали подчеркнуто весомо.

Тенниел, безусловно, интонацию уловил: покраснев, он промолвил:

– Раз уж я проболтался, сэр, придется уж выложить все как на духу – но, пожалуйста, не говорите мистеру Диккенсу, что я его цитировал. На самом деле сказал он вот что: «Мистер Финт так чертовски умен, что в один прекрасный день его имя запомнят на всех континентах – возможно, как благодетеля человечества, а возможно, как обаятельнейшего из прохвостов, что когда-либо качались в петле!»