Однако в Замке (что никогда не переставало бесить Тай) почему-то господствовал прямо противоположный подход: женщина в штанах считалась как бы отчасти мужчиной, двуполым существом, вплоть до того, что не имела права быть приглашенной на танец, а должна была сама приглашать другую женщину. Раньше, при Тиндалле, Тай и сама изредка поигрывала этим двусмысленным очарованием, но сейчас предпочитала штаны совсем из других соображений: это помогало отмежеваться от пестрой, как рой бабочек, толпы девиц Элори. Я не главная фаворитка господина, я нечто иное, а что именно – не вашего ума дело!

Вот прическа ее – та действительно была не вполне женской: нигде в дневном мире женщины не подрезали волосы меналийской «лесенкой», когда несколько длинных прядей падает на грудь и спину, а остальное обрамляет лицо пышным нимбом. Но прическа была памятью о Тинде – ему почему-то очень нравилось, когда Тай укладывала волосы именно так. В такие минуты его глаза затуманивались легкой грустью – может, в этом виде она напоминала ему кого-то иного, близкого? Лишний аргумент в пользу мнения Берри, что ее таинственный любовник не играл в долгоживущего, а был им на самом деле…

Поначалу Элори тоже делал поползновения вмешаться в ее облик. Не сильно – добавлял лишние линии краски на лицо, менял цвет волос и тому подобное. Но все равно Тай быстро это прекратила, заявив, что для игры в куклы у него есть Лэни и остальные.

Продолжая глядеть на девушку все с той же холодностью, Элори неожиданно выбросил вперед руку – Тай едва успела увидеть, как из перчатки выдвигаются тонкие острые когти – и полоснул по незащищенному запястью, выглядывающему из кружевного манжета. Боли Тай не почувствовала, но порезы быстро закровоточили. Ее передернуло. Неужели он не понимает, что нельзя быть одновременно существом власти и взбалмошной жертвой, что его изысканные позы сводят на нет эффект, производимый выражением лица? Не опасная тварь, которой можно и нужно бояться – скучающий эстет, решивший поиграть в опасную тварь…

Склонившись к руке Тай, Элори быстро слизал выступившую кровь, и там, где скользил его язык, не оставалось и следа царапины. Девушке стоило большого труда удержаться и не вцепиться ему в ухо – она знала, что именно этого от нее и ожидают.

– Верю, верю. Ужас полуночи, – произнесла она со своей обычной язвительностью. – Видел бы ты себя со стороны! Посмотришь на тебя такого – поневоле решишь, что за близость с тобой женщины каждый раз жизнью платят.

– Я и это пробовал, – спокойно отозвался Элори, словно не замечая насмешки. – Правда, очень давно, когда все только начиналось. Но ты же знаешь, я не люблю жестокости ради самой жестокости… в конце концов я сохранил жизнь той, которая особенно мне понравилась, желая насладиться ею еще несколько раз. Это получило огласку, и… в общем, репутация была испорчена. Зачем продолжать убивать, если уже знают, что могу и не убить? Некрасиво как-то…

– Сволочь, – уронила Тай столь же спокойно. – Был, есть и будешь есть.

– Буду, – согласился Элори. – Сыграй мне еще что-нибудь.

Тай снова поднесла к губам флейту и завела медленный, окрашенный светлой печалью мотив… «И с этих пор не сплю я по ночам – чужие сны замучили меня. Снятся мне то Берри, то Нисада – и лимонный взор незабываемый…»

Когда она завершила игру, несколько минут прошло в молчании. Элори лежал, прикрыв глаза, и Тай невольно задумалась, какие мысли навеяла ее музыка Повелителю Снов.

– Ну иди уже ко мне, – наконец позвал Элори. Именно позвал, не приказал. Отложив флейту, Тай со вздохом вытянулась рядом с ним. Элори расстегнул ее камзол, медленно распустил шнуровку на ее рубашке, открывая грудь – не стремясь раздеть, просто для того, чтобы придать девушке более чувственный вид. Помедлив, осторожно провел кончиками пальцев по ноге, затянутой в серебристый шелк, но, не дойдя и до середины бедра, убрал руку.

– Ты прекрасна, – снова шепнул он, и в этот раз Тай неожиданно уловила на дне его слов неизбывную тоску, мучительную, как зубная боль…

Джарвис открыл глаза, расслабился и пристально глянул на Тай, не произнося ни слова. Снова повисла долгая пауза…

– Вот так мы в ту пору и жили, – наконец подала голос Тай, поворачиваясь на бок и подтягивая колени к груди – видно, снова начала мерзнуть. – Понятия не имею, чем бы все это могло кончиться, но как раз тогда в Вайлэзию пришло то, что мы зовем кровавой лихорадкой, а они именуют просто Поветрием…

– У нас на Островах это называется кровяной чумой, – помедлив, произнес Джарвис. – Помню, как же – мелкие жилки под кожей лопаются, и кровь сочится изо всех пор, даже из глаз… Мы-то этим не болеем, само собой, но я в ту пору был на континенте и кое-что видел своими глазами… жуткое зрелище!

– В ту пору вайлэзцев в Замковой толпе нетрудно было опознать под любой маской – по чересчур лихорадочному веселью, – продолжала Тай. – И вот в один отнюдь не прекрасный день эта мерзость добралась до замка Лорш…

– Тай, беда, – не успела она протиснуться из зеленой комнаты в красную, как слова Берри обрушились на нее подобно кузнечному молоту. – У Нисады умер отец.

Из угла доносились сдавленные рыдания. Тай подошла к ложу с ярко-розовым покрывалом – Нисада лежала ничком, в своем дневном обличье, и подушка под ее лицом заметно потемнела от слез.

– Как же так, Нис? – в полной растерянности произнесла Тай. – Я же говорила – пейте настой очного цвета, заболеть заболеете, но в более легкой форме, сумеете выздороветь…

– Откуда мы знали, что придет Поветрие? – голос Нисады едва прорывался сквозь рыдания. – Сколько мать насушила, столько и было, а другой в середине марта где взять? Отец зашел в кладовку, пересчитал пучки и приказал в первую очередь пить мне и слугам, а настоящий дворянин, мол, обязан уметь рискнуть своей жизнью не только на военной службе… А я об этом даже не подозревала, мне только сегодня Сидан сказал… сквозь закрытую дверь… Господи, как хорошо, что мать с Каллардой у дяди гостят! Хотя бы за них не тревожиться…

– Ты так и сидишь взаперти со своей Биндой? – Тай мимолетно поразилась тому, что помнит имя Нисадиной служанки.

– Так и сижу. Да только все равно разве скроешь такую новость? Как раз, когда я из окна на веревке поднос с грязной посудой спускала, отца и выносили. Я Бинде говорю – держи за ноги – и высунулась из окна больше чем наполовину, едва не упала со второго этажа. Господи, господи… Без гроба несли, как простолюдина, только в холстину завернули, а лицо – одна запекшаяся кровавая корка! А братец Ронтри то и дело поудобнее перехватывает – тяжело нести, и от рук на холсте красные отпечатки! – Нисада снова зашлась рыданием. – Чует мое сердце – не сегодня-завтра за отцом вслед пойдет. Даже могилы у них не будет, бросят в огонь, как падаль…

– Это как раз наименьшая из бед, – Тай осторожно провела рукой по вздрагивающей спине. – У нас в Меналии мы всех умерших огню отдаем, и ничего – помним их не хуже, чем вы со своими надгробными камнями. Ладно, поплачь, дай выход бессилию… Хочешь, я целую ночь с тобой сидеть буду, чтоб тебе было легче?