— Жильберы приедут на ужин, — сказал он, — они заказали столик. Они сегодня отмечают годовщину свадьбы. Надо поставить им букет.

Лорин изумленно воззрилась на него.

— Он только что звонил, — прошептала она.

— Да, я его случайно встретил по дороге, — торопливо пояснил Жанреми. — Значит, он решил для верности еще позвонить.

— Жанреми, мсье Жильбер звонил из парижского аэропорта, — произнесла она голосом хрупким, как тонкое стекло.

После долгого молчания он понял, что Лорин стало ясно: этот вечер он провел у мадам Жильбер.

— Ну что, теперь тебе стоит заплакать, — сказала официантка.

«Пожалуйста, не надо, — безмолвно взмолился Жанреми, — не надо».

И только когда Лорин ушла, он осознал, что, проникая между ляжками мадам Жильбер, потерял сразу двух женщин: Лорин и Марианну.

Жанреми ушел в холодильную камеру, закрыл за собой дверь, разразился проклятиями, сыпал ругательствами, пока не расплакался, и ронял злые слезы на письма, которые написал Лорин, но так и не отослал.

Спотыкаясь, она проковыляла четыре километра по шоссе, пока не поняла, что идет не в направлении моря. Она застыла на перекрестке: стрелка направо указывала на Понт-Авен, налево — на Конкарно. Марианна поставила чемодан на землю, села на него и опустила голову на руки. Ей было трудно дышать от боли. Наконец она подняла большой палец, прибегнув ко всем понятному знаку беглецов, одиноких, тех, у кого больше нет сил идти.

Никто не останавливался. Некоторые сигналили. Дрожа, Марианна выше подняла большой палец в пустоту.

Наконец рядом с ней затормозил желтый «рено-кангу». Белокурая женщина с локонами до плеч открыла перед ней дверцу. Марианна пристально вгляделась ей в лицо: вдруг она решила ее подбросить только потому, что видела сюжет в новостях?

Женщина назвалась Аделой Бреливе из Конкарно. «Je m’appelle…»[142] — начала было Марианна и осеклась. Разыскивается Марианна Мессман. Значит, настоящее имя упоминать нельзя. Кроме того, ее раздражала улыбка этой женщины: она словно скалила зубы, и глаза у нее при этом оставались холодными.

— Je m’appelle Maïwenn[143].

— А! Майвенн? Интересное имя, из двух частей: «Мария» и «белая». Белая Мария, — трещала Адела. — Кстати, могу вам сказать, мое имя тоже кое-что означает: «Адела» — это «любовь». — Адела визгливо захихикала.

Все двадцать минут она болтала без умолку, а мимо Марианны пролетали бретонские пейзажи, круговые перекрестки, красно-белые таблички с названиями мест. Слезы неудержимо катились по ее щекам.

Янн. Янн! Ее пронзала боль, как будто ей ампутировали грудь без наркоза.

Адела стрекотала и стрекотала, а Марианна беззвучно плакала.

Наконец они добрались до Конкарно.

Когда они остановились у светофора на рыночной площади возле торговых рядов, Адела через Марианну дотянулась до дверцы, открыла и пожелала ей счастливого пути. Это прозвучало издевательски. Марианна вышла, с трудом вытащила чемодан, и желтый «кангу» унесся прочь.

Марианна еще раз повернулась на месте.

«Ну и куда? Куда мне теперь идти?»

Тут она заметила стаю воронов, устремившихся с берегов Атлантики в сторону материка. Паскаль называла их знаками. Марианна двинулась за ними.

Сначала она вышла на рынок; чемодан показался ей заметно тяжелее. Пройдя рыночную площадь и следуя за стаей воронов, она миновала сначала Маринариум, потом портовый мол и неожиданно вышла к океану — серо-синему, поблескивающему, широко раскинувшемуся. Облака, нависшие над землей, не решались перейти границу берега. Словно невидимая стена разделила небо пополам — на торжественную насыщенную синеву над морем и пухлых белых барашков над сушей.

На два мира.

В ушах у Марианны негромкий рокот моря заглушал безумный стук собственного сердца, словно стремившегося от чего-то убежать. Пройдя метров пятьдесят, она наткнулась на старинную церковь, низенькую, приземистую; ее мощные песчаниковые стены порядком изъела соленая вода.

У суровой паперти виднелась табличка: «Служба теологической поддержки». А рядом с церковью она заметила телефонную будку. Она вошла, отыскала несколько монет, опустила их в щель и набрала номер дома в уютном тупичке в Целле. Сначала в трубке раздался свист, словно от ветра, потом звук изменился, и послышались гудки. Один. Два. После третьего гудка трубку поднял Лотар.

— Мессман слушает!

Марианна прижала ладонь ко рту. Ей показалось, что он совсем рядом!

— Алло?! Мессман!

Замигало цифровое табло, показывая, как каждые десять секунд тают еще десять центов.

Что же ей сказать?

— Да говорите же!

В голове у Марианны воцарилась пустота.

— Марианна? Анни, это ты?

Она не хотела сказать мужу ни единого слова.

— Марианна! Подожди, не клади трубку! Скажи мне, где ты! Я же вижу на дисплее… Ты во Франции? Ты еще в…

Она поспешно положила трубку и вышла из будки. А потом вытерла руку о пальто, словно счищая невидимые следы грязи.

Марианна ступила под своды церкви, прохлада старинных стен остудила ее разгоряченную кожу. Простые полированные скамьи, серебряное распятие над алтарем, модель корабля в углу.

Она осторожно подошла к исповедальне возле ризницы; исповедальня напоминала источенный червем шкаф с тремя дверцами.

— Можно? — прошептала она.

— Пожалуйста, — откликнулся низкий голос из глубины шкафа.

Она отворила левую дверцу, увидела табурет, маленькую скамеечку с фиолетовой бархатной подушкой для преклонения колен. Вошла и закрыла за собой дверцу.

Она вздохнула.

С другой стороны изящной металлической решетки появилось белое и бледное, словно парящее над черным воротничком призрачное лицо.

Послышался ободряющий шепот.

Она откинулась назад. Здесь ей было спокойно. Она была избавлена от вопросов. И от ответов.

Почему она убежала от Янна?

Куда ей идти?

И почему она еще не покончила с собой?

— Я хотела совершить самоубийство, — тихо начала она.

Из-за решетки не донеслось ни звука.

— Черт возьми, я все испортила! Я ведь хотела…

А чего она хотела?

«Хочу жить. Просто жить. Не испытывая страха. Не испытывая сожалений. Хочу иметь друзей. Любить. Хочу что-то делать, хочу работать. Хочу смеяться. Хочу петь. Хочу…»