«Современная неолиберальная политика производит человеческий капитал или “индивидуальных предпринимателей”, которые в большей или меньшей степени задолжали, в той или иной мере обеднели, но в любом случае подвержены рискам. Для большинства людей становление “индивидуальным предпринимателем” сводится к поиску работы, уплате долгов, понижению зарплаты и других выплат, а также сокращению социального обеспечения согласно нормам конкуренции и ведения бизнеса»13.

В то время как индивиды становятся все беднее вследствие уменьшения их заработной платы и сокращения социальных гарантий, неолиберализм предлагает им компенсацию в виде кредитов и стимулов к приобретению ценных бумаг. Таким образом, зарплаты или отложенные выплаты (пенсии) не растут, но люди получают доступ к потребительским кредитам; их также побуждают самостоятельно заботиться о своей старости с помощью портфеля ценных бумаг; у людей больше нет права на жилье, а есть доступ к ипотеке; у людей больше нет права на высшее образование, но есть возможность взять образовательный кредит; взаимная и коллективная защита от рисков разрушается. Не изменяя всех существующих социальных отношений, связи «должник-кредитор», таким образом, накладываются на них сверху: работники становятся задолжавшими работниками (им приходится выплачивать деньги акционерам нанявшей их компании за то, что те создали им рабочие места); потребители становятся задолжавшими потребителями; граждане становятся задолжавшими гражданами, вынужденными отвечать за свою долю в долгах страны.

Лаззарато исходит здесь из соображений, высказанных Ницше в «Генеалогии морали». Ницше полагал, что человеческие общества по мере удаления от своих примитивных истоков создают человека, способного обещать и ручаться за себя, выплачивать долг по отношению к группе. Это обещание приводит к возникновению особого типа памяти, которая направлена в будущее («Я помню, что задолжал вам, и потому буду вести себя так, чтобы быть в состоянии расплатиться») и способна впредь руководить нашим поведением. В более примитивных социальных группах долги перед чужими людьми не были велики, и потому им не придавалось большого значения, однако с появлением империй и монотеизмов социальные и сакральные долги стали поистине неоплатными. Христианство усовершенствовало этот механизм: всемогущество бога означало безграничность долга перед ним; одновременно вина за неоплату долга переносилась во внутренний мир человека. Единственным возможным способом хоть как-то погасить долг было проводить жизнь в послушании воле Господа и церкви. Долг с его мертвой хваткой в отношении нашего прошлого, с моральным давлением на наше будущее поведение оказался превосходным инструментом управления – оставалось его только секуляризировать.

Такое положение дел приводит к возникновению особого типа субъективности, для которой характерна морализация поведения и особое восприятие времени. Задолжавший субъект практикует два вида работ: наемная работа за плату, а также работа над самим собой, которая необходима, чтобы выковать субъекта, способного обещать, оплачивать долги, осознавать свою вину за неоплатность долга. С такой задолженностью связано особое восприятие времени: чтобы быть способным расплатиться (помнить о данном обещании), нужно сделать свое поведение предсказуемым, правильным и просчитываемым. Это не только должно предотвратить всякие будущие восстания, которые неизбежно вредят платежеспособности, – это подразумевает также стирание памяти о прошлых восстаниях и других формах коллективного сопротивления, когда время обрывалось, а поведение становилось непредсказуемым. Такой задолжавший субъект всегда пребывает под оценивающим взглядом других: индивидуализированная система оценок и постановки задач на работе, кредитные рейтинги, личные интервью для получающих пособия или социальные кредиты. Субъект, таким образом, побуждается не только доказать свое намерение оставаться платежеспособным (возвращать долг обществу своим правильным поведением) – от него требуется также продемонстрировать правильное отношение к принятию индивидуальной вины за любую неудачу. Именно здесь становится заметной разница между современным получателем кредитов и должником прошлого: погрязший в долгах «личный предприниматель» более активен, чем субъект предыдущих, более дисциплинарных режимов власти; тем не менее в условиях, когда у него точно так же нет возможности управлять своим временем или самостоятельно оценивать свое поведение, его способность к автономному действию оказывается столь же невелика.

Здесь может показаться, что долги – это просто инструмент властвования, хорошо приспособленный для воздействия на поведение индивидов, однако необходимо заметить, что схожие техники могут использоваться и для контроля над институциями или странами. Всякий, кто следит за разбивающейся в замедленном темпе машиной – а именно это представляет собой сегодняшний кризис, – не может не поразиться тому, как страны и институции, постоянно подвергающиеся внешней оценке (например, со стороны агентств, составляющих кредитные рейтинги), вынуждены соглашаться с моральной ответственностью за свои прошлые ошибки и несдержанность, обещая в будущем вести себя хорошо и обеспечить ценой любых урезаний социальных выплат или прав работников, что кредитор получит свою компенсацию в виде полагающейся меры страданий должника14.

Окончательное торжество капитализма наступает, таким образом, тогда, когда каждый работник становится собственным капиталистом, «личным предпринимателем», который сам решает, сколько инвестировать в свое будущее (образование, здоровье), и расплачивается за это погружением в долги. Права (на образование, здравоохранение, жилье) становятся, таким образом, свободными решениями

об инвестициях, которые формально находятся на том же уровне, что и решения банкира или капиталиста об инвестициях в ту или иную компанию, поэтому на этом формальном уровне каждый оказывается капиталистом, берущим в долг ради выгодных вложений. Мы здесь оказываемся на шаг дальше, чем формальное равенство рабочего и капиталиста перед законом, – теперь они оба инвесторы-капиталисты; тем не менее те же самые различия в «физиономии наших dramatis personae », которые, согласно Марксу, появляются после совершения сделки между трудом и капиталом, возникают тут снова между собственно капиталистом и рабочим, который вынужден вести себя как «личный предприниматель»: «.один многозначительно посмеивается и горит желанием приступить к делу; другой бредет понуро, упирается, как человек, который продал на рынке свою собственную шкуру и потому не видит в будущем никакой перспективы, кроме одной: что эту шкуру будут дубить»15. И он прав, что остается понурым: навязанная ему свобода выбора фальшива и представляет собой не что иное, как рабство.

Как современное распространение задолжавшего человека, специфичное для ситуации глобального капитализма, связано с отношениями должник/кредитор, которые Ницше описывает как универсальную антропологическую константу? Это парадокс непосредственной реализации желаний, которые оборачиваются своей противоположностью.

Современный глобальный капитализм доводит отношения должника/кредитора до их предела и одновременно подрывает их: долг становится откровенно смехотворным избытком. Таким образом, мы оказываемся в сфере непристойного: когда кредит выдается, от должника вовсе не ожидается, что он его вернет, – долг прямо рассматривается как средство контроля и господства.