На последнее предложение я вместо ответа показала кулак и заявила, что это уже дежавю, и если он еще и попросит «вопросов никаких не задавать», то на лошади поеду я одна, а он за нами пешком. В конце концов, надо же пожалеть животинку — ей, верно, и так приходится туго с таким вредным хозяином.

Дорн обречённо вздохнул и пробормотал что-то на тему «вот бедную животинку как раз и жалко будет, если под нами начнёт плавиться седло». Но послушно подсадил меня и разрешил усесться перед собой. Фактически, я ехала в его объятиях. И мне доставляло огроо-о-омное удовольствие видеть крайне сосредоточенное лицо мужа, стоило повернуться. Судя по всему, он был чрезвычайно увлечён попытками игнорировать мою близость. И этот факт почему-то меня изрядно веселил. Так и подмывало испытать его терпение на прочность.

Но я держалась.

Ровно до того момента, как мы нашли-таки с горем пополам приличный экипаж с кучером и остались с Дорном наедине в полутёмной карете с мягкими плюшевыми сидениями и весьма древними, но плотными шторками неопределённого цвета. Цвет, правда, меня как раз и не заботил. А вот мягкость сидений — очень даже.

— Элис! И не думай, — предостерёг меня Дорн, отвечая горящим взглядом на мой, голодный.

— А я не думаю! Вообще! Честно-честно! — заявила я с максимально возможной искренностью в голосе и придвинулась к нему поближе. Романтичная тряска по колдобинам вообще отдавалась во всём теле таким сладким чувством после минувшей ночи, что держаться даже на расстоянии вытянутой руки казалось кощунственным.

— Я и вижу, что не думаешь! Единственный экипаж на ходу на ближайшие сто миль. На чём в Тедервин поедем, если этот сгорит?

А сам косит на моё декольте, которое — совершенно случайно! — оказалось не совсем до конца зашнурованным. У меня было железное оправдание — в карете жарко! Стало. Как только мы в неё уселись и закрыли дверь.

— Ну зачем ему сгорать? Я же только сесть поближе. Спать хочу, голову положить негде… — проворковала я, а сама тихонько перебралась на самое удобное место. Мужу на колени.

Он обречённо застонал и, схватив меня в охапку, бесцеремонно сгрузил прямо на противоположное сидение. Вот же хам! Нахал. Разве так можно с женщиной? Которая хочет. Посидеть рядом с собственным мужем, всего-то!

Впрочем, я не отчаивалась. И мельком прочитанные строки из наставления Тилль заиграли вдруг свежими красками.

Мне немедленно захотелось снять неудобную обувь.

Делала я это крайне медленно, с чувством. Аккуратно приподнимая юбки повыше. Исключительно, чтобы ничего не мешало, конечно же.

В карете установилась крайне напряжённая тишина. Высохший как в пустыне воздух, кажется, начал потрескивать.

— Элис… — выдохнул Дорн, и больше ничего не сказал. Так, отлично! Голос его уже не слушается. Продолжаем.

Сапожок полетел под ближайшую скамью, а следом второй.

— Душно здесь как-то. Лучше б мы на лошади дальше!.. — пожаловалась я, проводя ладонью по шее и отирая капли пота, которые сбегали в ложбинку на груди.

Ну и конечно, какая же девушка, если она не враг себе, захочет в такую духоту путешествовать в тесном корсаже? Это же самоубийственно вредно. Так можно и обморок заработать. А я ж должна заботиться о здоровье матери будущего наследника славного рода Морриган? То-то же.

В общем, шнуровка постепенно слабела и дальше, мои колени под взглядом мужа, которым он провожал каждое мое неторопливое движение — тоже.

С отчаянным сухим треском под нами лопнуло колесо.

Карета жалобно скрипнула и встала.

И в следующий же миг Дорн преодолел разделяющее наши сидения расстояние и вдавил меня в спинку всем телом.

А пока я искала, чем дышать, и пыталась согнать с лица предательскую улыбку триумфатора, он отодвинул крохотное окошко в переборке над нашими головами и сдавленно проговорил в него:

— Эй, любезный! Запасные колёса захватил, как я приказывал?

— Да, Ваше сиятельство! Вы, никак, провидец — сколько по этой дороге езжу, ни разу…

— Так, бери и меняй. И поскорее. А мы пока с герцогиней… прогуляемся. Чей этот лес вокруг?

Его левая рука тем временем скользнула в расшнурованный корсаж, и мне больше не нужно было давить улыбку. Теперь мне приходилось давить стон.

— Барона Ойленгарда, Ваше сиятельство!

— Отлично, он мне задолжал. А ну-ка пойдём!

Последнее обращалось уже ко мне. Правда, без толку — идти я всё равно была уже не в состоянии. Ему пришлось вытаскивать меня из кареты на руках.

— Как починишь, езжай дальше по дороге и жди нас.

— Далеко езжать, Ваше сиятельство? — уточнил кучер совершенно обалделым тоном. Ну да, это вам не Морригановские слуги, ко всему привыкшие. Ничего — пусть тоже привыкает!

— На милю. Нет, лучше на две. А ты как думаешь, моё маленькое Сиятельство?

Я прыснула ему в плечо и прижалась теснее, пряча расшнурованный корсаж.

Нет, всё-таки хорошо, что зверушки и птички заранее сбежали куда подальше при нашем приближении.

И что в лесах Ойленгарда такие укромные полянки и деревья с такой мягкой мшистой корой… Были.

И что барон должен моему мужу за что-то. Так что испепелённые на две мили вокруг леса почти не тревожили нашу совесть.

Но всё-таки остаток пути мы решили держать себя в руках. Надо же… поберечь природу Королевства. Да и после третьего сменённого колеса запаса больше не оставалось.

Но я и так была не в обиде. Просто мне не хотелось терять ни одной секунды вдвоём. Я пыталась наверстать все годы и месяцы одиночества. Поцелуй за каждую одинокую ночь — я думала, это не слишком накладная плата.

На закате десятого дня мы прибыли в Тедервин.

Только это был уже не Тедервин.

Когда расступились холмы, перед нами во всей своей величественной красоте предстал Замок пепельной розы. Никакая картина, никакое описание не могло передать его стати, нежной хрупкости и каменно непоколебимой силы.

Серые стены, сотканные из переплетения ветвей. Проросшие бутонами пепельных роз насквозь, как венами. Живой, дышащий трепетом листвы на побегах, оплетающих центральную башню и крыши двух крыльев, подобно птичьим раскинувшихся по бокам на три этажа.

Наш Замок восстал из пепла прямо на остатках того, что было домом для Морриганов на протяжении нескольких веков. Теперь мы в расчёте. И не понадобится ничего восстанавливать.

Прошлое исцелило себя само.

Нет — мы исцелили его. Не тем, что предали забвению! Прошлое нельзя забывать. Даже если в нём боль и кровь. Особенно если в нём боль и кровь.

Мы исцелили его тем, что вспомнили. Заново прошли весь скорбный путь — но сделали шаг дальше, за черту. За которой — неизвестное будущее, которое мы напишем сами.