В обед он закрывался в туалете и мастурбировал. Перед ним моментально всплывал образ Надежды, и не представляло особого труда настроить себя на нужный лад, чтобы по-быстрому кончить точно в унитаз, не испачкав ободок.

Шум воды означал конец маленькой причины, если кто-то ждал за дверью. Скорострельность позволяла не заподозрить ждущему за дверью клиенту что-то неладное.

Вечером Лёвушкин возвращался домой, пил воду и витамины, смотрел новости, что там происходит на Западе, Севере и Востоке, мастурбировал снова, а после кусал себе локти – выворачивал руки таким образом, что мог достать и укусить локоть (природная гибкость суставов).

Однажды он откусил кусок кожи и чуть мяса с локтя. Боль отсутствовала. Сжевал и проглотил.

Голод прошёл. Маленький кусочек собственной плоти заглушил нестерпимое чувство! От такой еды Лёвушкина не вырвало. Это был прогресс, чтобы не умереть от голода. Потому что то самовнушение, что он может питаться солнечной энергией, осталось обычным самовнушением. А неприязнь к любой другой пище врачи растолковали, сделав диагноз: «аллергия». Но и этот диагноз не подтвердился.

И только тогда рвало Лёвушкина от собственной плоти, когда шеф необоснованно предъявлял претензии за выполненную работу, говорил, что, если захочет, переведёт его на Север – там тоже требуются офисные работники, но зарплаты там нет совсем.

Вечером дома Лёвушкин откусывал от себя очередной кусок мяса, запивал водой. И это не трогательная легенда о безграничной родительской любви пеликанов к своим птенцам, когда родители вырывают клювом из собственной груди мясо и кормят детёнышей – нет! И это не «Злой дух Ямбуя», где старик-охотник отрезал свои уши и съел их, чтобы выжить в тайге. Это тяжёлая ноша, крест, оправдание или некий протест перед той действительностью, которая окружала Лёвушкина с Запада, Севера, Востока и Юга, – сомнительная выдумка.

Каждый следующий день походил на предыдущий день. Казалось, жизнь убегает от Лёвушкина, ей не интересно с ним. Глядя на себя в зеркало, он оттопыривал складки жира, осматривал шрамы, говорил:

– Идеальной формы не существует в природе. Отсюда: любое искусство происходит – доделать, приукрасить, сделать совершенным. Либо вообще – исказить, деформировать… Последним, кстати, я занимаюсь в основном.

Он болезненно улыбался. Показать себя, показать своё тело и душу, Лёвушкин решался только самому себе.

В обеденный перерыв Лёвушкин оставался на своём рабочем месте, не шёл со всеми на обед, продолжал работать. Для него это было обычным временем дня, а не еда.

Ужин собственной плотью утолял голод к вечеру, кровоточащие раны заливались зелёнкой, перевязывались бинтами. Повреждённое тело скрывалось под одеждой. Никто не догадывался, что происходит с Лёвушкиным. Лишь чуткий сон предупреждал о серьёзных проблемах.

Вскоре пропал и он. Бессонница привела к головным болям. Глаза покраснели. Вдруг все работники офиса в один голос заговорили, что с Лёвушкиным происходит что-то неладное. Лишь Надежда молчала. От неё исходила пустота, холод и безразличие. Вечером она садилась за руль своего автомобиля, сигналила всем, кто стоял, провожал её взглядом, исчезала за углом соседнего здания. Только тогда Лёвушкин плёлся домой.

Дома он страдал. Неразделённая любовь и шрамы на теле. В последнее время он срезал кухонным ножом куски мяса, и ни по чуть-чуть, а резал глубоко, брал помногу: его голод усилился. Он не боялся боли – она отсутствовала. Теперь он боялся самого себя. И задавался вопросом – а хватит ли места в аду всем, кто живёт на Юге. Он надеялся туда не попасть. Но от судьбы не уйдёшь, если не сбежишь от неё сам. Израненный, Лёвушкин сбежать никуда не мог. Пружина сложного механизма была уже запущена.

Утром следующего дня Надежда не вышла на работу. Шеф сказал, что её муж погиб. Она поехала за телом. Все притихли в офисе. Лёвушкин издал непонятный звук, похожий на всхлип, но это не было всхлипом, он потирал руки, что сможет наконец подойти к любимой женщине, спросить то, чего боялся всё это время.

Но на какое-то мгновение он снова почувствовал свою неуверенность, и голод с новой силой сдавил спазмом желудок.

Задвижка закрыла дверь от действительности. Лёвушкин приспустил штаны и трусы. Месяц голодовки и самоедства не уменьшили объём тела. Приподняв складку живота, он освободил маленький член, стал мастурбировать. В этот раз не получалось «по-быстрому». Образ Надежды отсутствовал в его воображении. Тогда он попробовал воспроизвести другие порнографические образы, просмотренные ранее в порночатах. Ничего не вышло. Ему подумалось, самое грустное видео, самое страшное кино, комедия ли, ужасы, триллер или порнофильм, не важно, – это жизнь, в которой нет монтажа. Смотришь, на сюжет не влияешь, думаешь по своему усмотрению. Некий интерактив. А логического завершения нет. Конец, верно, наступит после, скорей всего этот конец будет всем известный, но кто режиссёр, когда я эпизодический актёр, массовка?..

Оргазм приближался, дрожь прошла по ногам, Лёвушкин закрыл глаза – и в этот момент постучали в дверь. Всё произошло неожиданно. Оргазм превратился в острую боль в левой части груди. Воздуха стало не хватать.

– Вы скоро там, а? – это был женский голос. Он принадлежал молоденькой Ксюше с отдела финансов.

Ответить Лёвушкин не мог, он лишь прохрипел и завалился на унитаз. В последний момент он подумал, что заподозрят те, кто найдёт его мёртвым в служебном туалете, со спущенными штанами, перепачканным спермой?.. Я измазал ободок унитаза.

2014 год

Я читал рассказы вслух: доставал любую книгу с книжной полки, находил то, что мне нравилось у автора. И читал. Я был один, и я развлекал самого себя. Я мог бы, конечно, развлечь себя компьютерной игрой, к примеру, или просмотром ТВ, музыкой, наконец, но я просто читал, потому что мне так хотелось. Каждый вечер одно и то же желание. Странное желание, не популярное. Я был старомоден, но я не собирался меняться. Меня никто не видел, я оставался один, и это моё одиночество являлось моей тайной, которую никто не узнает: одиночество понятно лишь одному человеку, который его испытывает.

И вот однажды, засыпая, можно сказать, я почувствовал, что нахожусь в своей комнате не один. Я прекратил монотонное чтение, откашлялся и посмотрел туда, откуда на меня смотрели. Девушка! Но она тут же растворилась, исчезла из виду. Точно привидение. Я продолжал смотреть, не шевелясь в своём сразу ставшем неудобном кресле, на то место, где возник призрак. Спокойно, сказал я сам себе.

Когда видение, казалось, исчезло, я отложил книгу в сторону, поднялся с кресла, подошёл к журнальному столику, где находилась девушка. Страха как такового не было, но я переживал за своё сознание.

Никого! Этого можно было ожидать.

– К чертям! – сказал я. – Ведь я не маленький, взрослый, и время детских воображений, мечтаний прошло, всё уже позади. Навсегда! – и я задумался о своей беде, но беда была слишком маленькой, как детский испуг – раз, и нет ничего.