— Мехвод! Полный газ! Наводчик — бить по всему, что шевелиться! Радист — на тебе пехота. Готовы?

Голоса смешались в гарнитуре, но и так всё было ясно…

— Начали! Коля — ДАВАЙ!..

Сердце билось с такой силой, что майор даже испугался — выдержат ли рёбра? Но ОНО пришло. Это его боевое состояние… Тяжёлый шум крови в висках, обострённый до предела слух, предугадывание действий противника, которого он видел в багровой пелене от лопнувших каппиляров в глазах…

— Стоп!

Танк, качнувшись замер, и в этот момент на него выкатился из-за горящей «семидесятки» когда-то тяжёлый, а теперь уже средний «Ausf H».[66]Сабич не растерялся, и снаряд пронзил восемьдесят миллиметров лобовой брони, превратив экипаж в кашу.

— Вперёд!

«Тигр» вновь рванул с места.

— Командир! За нами немцы бегут!

— Сбавь ход, пусть догонят. Они нас за своего приняли!

И точно — за танком спешили вражеские пехотинцы, чтобы прикрыться от советских пуль и снарядов несокрушимой бронёй. Иванов послушно сбавил, и кучка эсэсовцев сгрудилась за кормовой плитой. С сотню метров «шестёрка» шла медленно, и когда обрадованные фашисты подтянулись совсем близко, танк внезапно замер на месте, а потом вдруг газанув прыгнул назад, врубившись в людей… Прокрутившись на месте и окончательно смешав врага с землёй «тигр» двинулся дальше… Тяжёлая болванка буквально вплющила распахнутый люк внутрь башни «пантеры», превратив тех, кто находился внутри танка в сплошное месиво, прежде чем вспыхнули баки…

— Смерть фашистам! Бей!..

Каждый из нас сделал на Прохоровском поле всё, что было в человеческих силах…[67]

— Столяров, твою мать! Заруби себе на носу — для тебя лично боевые вылеты запрещаю!

Низенький коренастый полковник Наумов со всего маху грохнул по столу кулаком, затем, багровея от злости ещё сильнее, продолжил разнос:

— Ты — командир полка! А что творишь?! Некого в бой послать?! Да тебя вообще в Академию надо, как выставочный образец! Воюешь с тридцать девятого на штурмовиках, и до сих пор жив! Да ещё и из новичков зубров делаешь! Ты знаешь, что Лискович у тебя штаб пехотного полка у эсэсовцев разнёс?! А то, что твой безногий Джапаридзе вчера «сто десятый» на землю ссадил?! Нет. Ему мало! Всё в драку лезет!!! Ты КОМАНДОВАТЬ должен! УЧИТЬ должен! А воевать — есть пока кому! Короче — до особого разрешения летать на выполнение боевых задач КАТЕГОРИЧЕСКИ запрещаю! Точка.

Затем помолчал, посмотрел на вытянувшегося по стойке «смирно» Александра и процедил сквозь зубы:

— Идите, товарищ подполковник, и помните, что вам приказано…

Столяров совершил чёткий полуоборот и грохнул по земляному полу блиндажа подошвой сапога. Ступню обожгло через тонкую подошву, но фасон он выдержал. Открыл дверь, вышел на улицу и тут же попал в окружение других лётчиков.

— Как Батя?

— В гневе. Расчехвостил в пух и прах. Даже опилок не осталось. Летать запретил…

Все ахнули:

— Как? Вообще?!

— На боевые. Даже не знаю, что и сказать…

— А что сказать, командир? Прав он. Не дело тебе в полёты ходить. Ты уж лучше на земле всё сделай, а мы — не подкачаем…

Грудь Александра невольно сдавило от чувств. Не ожидал он, что его так любят в полку. И то сказать, как не старайся ты — всегда кто-нибудь да недовольным будет. И не потому, что ты его чем то обидел, нет. Просто по сволочности характера. Сколько Столяров таких людей в жизни видел? И не сосчитать! Особенно, в начале сороковых, когда доносы писали только потому, что у соседа комната в коммуналке больше, занять бы стоило. Или, что тот на заводе работает хорошо, водки в рот не берёт, потому и зарабатывает. А ты каждый день горькую глушишь, почитай, целыми пятидневками на рогах, а при расчёте и получать нечего. Вот и душит тебя злоба и зависть… А как насолить более удачливому — так это проблем нет: написал донос левой рукой, в конверт запечатал, и в ящик почтовый кинул. Органы, они быстро реагируют. Бывало, ляжешь спать с соседом за стенкой, а просыпаешься — печати казённые, сургучные, и бумажка с синим штампом расплывшимся к косяку приклеена… теперь главное — подсуетиться и документы нужные подсунуть, мол, нуждаюсь в улучшении жилищных условий, характеристику хорошую по знакомству у кума добыть, или — просто купить… И всё. Готово дело. А дальше спать спокойно, пока сосед твой бывший на лесоповале деревья рубит, или в шахте печорской уголёк рубает. А то и вовсе — лежит в земле сырой с пулей в затылке… Особенно при товарище Ежове таким вот завистникам раздолье было. Тогда — не проверяли, правда, нет ли. Сразу — в машину и всё. Пошёл этапом. Отец рассказывал, чтои при Генрихе Яковлевиче Ягоде такое же творилось, но с оглядкой. Только при Лаврентии Павловиче более — менее стали с заведённым порядком разбираться и потихоньку прекращать подобную практику. И реабилитировали многих, вернули доброе имя и освободили, и клеветникам значительный укорот дали. Многие из тех, кто доносы любил писать, сами на Колыму поехали. Да и вообще — органы почистили значительно. Ушли в прошлое рафинированные мальчики Менжинского, картавые любители кокаина и светловолосых девочек, с тремя классами образования, не умеющие правильно говорить по-русски. Полегли в те самые рвы, в которые так любили расстреливать невинных рабочих и крестьян. На место их по комсомольскому набору пришли крепкие грамотные ребята, ни одного, кто восьмилетку не закончил, нет среди них. А многие и гораздо серьёзнее образование имеют — и десять классов за спиной, и техникум, а кое у кого и институт. И работают. Неплохо, кстати. Во всяком случае, Адольф Алоизыч «пятую колонну» так и не смог организовать. Хотя надежды на этих недобитых троцкистов-сионистов большие возлагал… Обманули его Менахем Усышкин, Давид Бен Гурион, Мартин Бубер, Хаим Вейцман и прочие подобные господа. Вычистил внутреннюю угрозу СССР железной рукой интеллигентного вида нарком в старорежимном пенсне. И отправил окопавшихся на высоких и малых постах строить свою новую Родину в Биробиджан. Подальше от европейских сограждан и единомышленников, поближе к желтокожим самураям. Пускай с ними договариваются…

Столяров улыбнулся про себя. Странные ему в голову мысли вдруг лезут. Между тем «виллис» уже приближался к части. Часовой, увидев машину командира издали, поднял неошкуренный ствол берёзки, заменяющий шлагбаум и отдал честь. Александр кивнул, водитель прибавил газу и лихо затормозил возле штабной землянки, обдав всех встречающих облаком бензиновой гари. Столяров махнул через борт и, поймав ожидающие взгляды, улыбнулся: