Не став спорить, дочь герцога взобралась в лохань. На удивление, вода не была горячей, а довольно прохладной.

Арабелла долгое время наблюдала за Интисар, за ее ровными, сдержанными движениями и кротким взглядом.

– Что со мной будет? – резко спросила молодая женщина, когда купание подошло к концу.

Служанка лишь удивленно посмотрел на нее: – Откуда мне знать, Хатун? – невозмутимо пролепетала рабыня, давая дочери герцога гемлек[20] и дизлык[21].

– Интисар Хатун, ты отлично знаешь, что ожидает таких, как я. Не нужно от меня скрывать то, что я вижу своими глазами.

– Тогда если ты знаешь, зачем меня об этом спрашиваешь? Что ж, если ты желаешь услышать все собственными ушами, я тебе скажу: одалиски – это ничто и никто, лишь бездушные рабыни. И ты, дорогая моя, одна из них. В нижнем гареме ты будешь каждый день вянуть, как роза. И не вернется к тебе больше ни красота, ни молодость, – с трудом призналась Интисар, пряча покрасневшие от слез глаза под чадрой.

– Но ведь тебе удалось не сгнить в рабстве. Ты смогла покорить султана, даже забеременеть, – в голосе Арабеллы послышалась зависть и ревность.

– Я не была одалиской, а сразу попала в верхний гарем. Передо мной приоткрылись врата рая быстро, незаметно. Я никогда не забуду того дня, когда валиде-султан, пуст Аллах дарит ей здоровье, сказала мне о том, что я пойду в покои повелителя не как служанка, а как избранная наложница. Абдул-Рашид…. Как он был нежен со мной, как ласкал, прижимал к себе, целовал, обещал золотые горы. Какой же легкомысленной и доверчивой я тогда была! Думала, что полученное счастье никуда не убежит, но, к сожалению, глубоко заблуждалась. Враги уже тогда рыли мне яму, ожидая того, что я, в конце концов, сделаю безрассудный шаг. После тех ужасных родов Абдул перестал даже переступать порог моей опочивальни, ибо знал, что уже кроме слез и рыданий я ему ничего дать не смогу, – женщина смахнула непрошеные слезы рукавом, сокрушенно вздыхая. Она и сама не хотела отворять врата соей души незнакомке. Мысленно ругая себя за проявленную слабость, отвергнутая икбал прошептала почти беззвучно: – Но не теряй надежды, девушка. С твоей красотой и умом ты должны не в рабстве томиться, а быть на вершине славы и любви. Но…, – речь Интисар прервали шаги Махджемаль.

– Она вернулась, чтобы забрать меня в нижний гарем! – в ужасе проговорила мадемуазель де Фрейз, резко вставая со скамьи.

Жестом женщина приказала Арабелле замолчать: – Тише, эта бесчестная готова на все. Будет лучше, если ты не будешь с ней ссориться, – прошептала банная служанка. Девушка не успела ничего сказать, как в хамам вошла старшая калфа.

– Идем со мной, Амин, – приказала Махджемаль калфа.

– Как Вы меня назвали? – удивленно спросила дочь герцога, расправляя складки смятого передника.

– Амин, – совершено равнодушно ответила старая дама, рассматривая новое платье Арабеллы: – Амин – это значит, непокорная. Скажи, пожалуйста, кто осмелился дать тебе это? – недружелюбно процедила сквозь зубы Махджемаль.

Арабелла не знала, что ответить. Она не могла подставить Интисар, которая испуганно отошла в сторону, но и соврать не имела права. На самом деле, в наряде дочери герцога не было ничего роскошного: льняное платье не имело никаких украшений, кроме тонких бретелек на плечах. Голову покрывала жесткое покрывало темного цвета и, разумеется, вуаль.

– Это я дала сей девице это платье. Не пристало женщине такой красоты ходить в шерстяных лохмотьях, – сделала шаг вперед банная рабыня, ожидая крик в ответ. Но калфа не стала бранить женщину, она совершенно равнодушно поманила Арабеллу за собой.

Девушка оказалась в темном коридоре, где горела одна-единственная свеча: – Иди прямо по этому коридору. На конце тебя встретят, – объяснила Махджемаль-калфа.

Мгновенно сладкая мысль о том, что ее отпустят, завладела разумом наивной женщины так сильно, что слова невольно вырвались из уст: – Вы меня отпускаете?!

Суровая гримаса старухи навсегда раздавила последнюю надежду в сердце мадемуазель де Фрейз: – Забудь об этом! Женщина, переступившая порог Сераля, никогда его не покинет, ведь даже хоронят рабынь на территории дворца!

Сглотнув слезы, которые с силой обрушились на глаза француженки, она осмелилась спросить таким же неуверенным голосом: – Тогда, что ожидает меня в конце того пути?

Робкий вопрос повис в воздухе, но через минуту на него нашелся такой же непонятный ответ: – Иди, сама увидишь.

Арабелле ничего не оставалось. Смирившись, она побрела по узкой дорожке. Но в конце ожидали ворота! И вновь молодая женщина поверила в то, что эти ворота откроют ей путь на свободу. Но рядом стоял стражник. Одетый в темно-синий наряд, он шагнул вперед, жестом приказывая открыть могущественные двери. Арабелла затаила дыхание, и…. Перед взором голубых глаз появилась даже не пустыня, а…унизительное рабство. Девушка уперлась рукой об ставню, чтобы не упасть. Она никогда такого не видела! Сено, стога соломы, а на них располагаются сотни женщин. Одежда каждой была совершено разной, лица и возраст тоже. Суровые надсмотрщики-евнухи стояли подле противоположных ворот, что-то живо обсуждая друг с другом. Если честно, француженка даже не помнила, как стала на это смятое сено, как вдохнула этот унизительный аромат нижнего гарема. Единственное, что восстало у нее из памяти, это Азрун Ага, тот самый грубый толстяк, который привел девушку к ненавистной Махджемаль-калфе.

Дни тянулись ужасно долго. Жизнь в нижнем гареме была похожа на ад. За девушками следили так строго, что не возможно было даже шаг неверный сделать. С первыми лучами солнца начиналась настоящее рабство. На рассвете рабынь отводили в мечеть, где они должны были целый час покорно молиться Аллаху. Христианкам это давалось ужасно трудно. Хотя все и знали, что такие девицы обращают свои молитвы к Иисусу Христу, надсмотрщики все равно это сурово запрещали. После намаза[22] подавали скудный завтрак: маленькую миску пшеничной каши и стакан воды. Если наложницы всего два раза в день, утром и вечером. В полдень начиналось учение. К сожалению, рабынь не обучали чтению и письму. Им каждый день внушали то, что они обязаны быть покорными и кроткими, чтобы не разгневать августейших людей и самого Бога. Весь оставшийся день несчастных отводили на палящее солнце для самых разных работ: кто трудился на плантациях, кто в винограднике. Рабочее время заканчивалось очень поздно: ровно в полночь. Перед сном давалось всего полчаса для обмывания в холодной, речной воде. Только тогда изнеможенные и голодные рабыни могли сполна напиться.