Посылаю с этим письмом третью часть материалов, касающихся моей тетушки, – мне уже неудобно называть их письмами. Конечно, я могу писать и дальше, к этому побуждает Ваша высокая оценка.

Еще раз почтительно приглашаю Вас в любое удобное время приехать к нам в гости – может быть, нам следует принять Вас как старого друга, без официальных церемоний.

В остальном – мы с супругой вскоре выйдем на пенсию и собираемся вернуться в родные места. В Пекине мы с самого начала чувствуем себя чужаками. Недавно недалеко от Народного театра две женщины, которые якобы «с малых лет росли в пекинских хутунах»[73], ругались часа два и еще более укрепили нас в решении вернуться на родину. Там народ, возможно, не так норовит обидеть, как те, что живут в больших городах, может, там и к литературе поближе будет.

Головастик

2004 год, Пекин

Закончив с похоронами Ван Жэньмэй, уладив дела с домашними, я спешно вернулся в часть. Месяц спустя пришла еще одна телеграмма: мать при смерти. С этой телеграммой я пошел к начальству просить об отпуске и одновременно быстро подал рапорт с просьбой о демобилизации.

Вечером после похорон матушки ясно светила луна, заливая двор серебристым блеском. Дочка спала на соломенной циновке под грушевым деревом, отец веером отгонял от нее комаров. На бобовых подпорках звонко стрекотали кузнечики, доносился плеск воды с реки.

– Поискал бы кого, – вздохнул отец. – Дом без женщины не дом.

– Подал уже рапорт с просьбой о демобилизации. Погоди, вернусь, а там поговорим.

– Ведь как славно жили, а тут глазом моргнуть не успел, вон как вышло, – снова вздохнул отец. – И не знаешь, кого винить-то.

– Ну и тетушку винить нельзя, – сказал я. – Никакой ее ошибки нет.

– Я ее и не виню. Это судьба.

– Таких преданных делу людей, как тетушка, уже и нет, а каждую политическую установку государства разве выполнишь?

– Так-то оно так, – согласился отец, – но почему всегда одна она? У меня тоже душа болит, как вспомню, как ее пырнули, кровищи целая лужа. Двоюродная сестренка все-таки, родня.

– Тут уж ничего не поделаешь, – сказал я.

Отец рассказывал, что после того, как теща пырнула тетушку ножницами, рана воспалилась и жар не спадал. Несмотря на это, она возглавила облаву на Ван Дань. Облава не очень подходящее слово, но на деле это облава и была.

Ворота семьи Ван Дань наглухо заперты, изнутри не доносилось ни звука. Тетушка скомандовала взломать замок, и все ворвались во двор. Твоей тетушке, конечно, тайно доложили первой, рассказывал отец. Прихрамывая, она вошла в большую комнату дома и сняла крышку с котла, наполовину полного жидкой каши. Потрогала пальцем – еще теплая. И, презрительно усмехнувшись, крикнула:

– Чэнь Би, Ван Дань, сами выйдете? Или мне вытаскивать вас, как крыс из норки?

В доме было так же тихо. Тетушка указала на шкаф в углу. В нем было полно старой одежды. Тетушка велела одежду вытащить, чтобы показалось дно. Взяв скалку, она несколько раз ударила по дну шкафа, пока не образовалась дыра.

– Эй, «герои партизанской войны», выходите, – проговорила она. – Или мне воды туда налить?

Первой вылезла дочка Ван Дань – Чэнь Эр. Лицо девчушки было в серо-белых полосках, как у маленького злого духа в деревенском храме. Она ничуть не плакала, наоборот, оскалив зубы, с гыканьем смеялась. За ней выбрался Чэнь Би: заросший щетиной, кудрявая голова, сквозь драную майку на груди выглядывают рыжие волосы, вид совсем безрадостный. Этот дылда тут же бухнулся на колени перед тетушкой и принялся отбивать один за другим земные поклоны. Он плакал в голос, и, по словам отца, это всколыхнуло всю деревню.

– Тетушка, тетушка, родненькая, ради меня, первого ребенка, которого вы приняли, ради Ван Дань, этой невелички, будьте снисходительны, сделайте нам поблажку… Тетушка, моя семья вовеки не забудет вашего великого милосердия…

По словам отца, присутствовавшие при этом говорили, что тетушка аж прослезилась:

– Эх, Чэнь Би, Чэнь Би, разве дело во мне? Будь это мое личное дело, и разговора бы не было: нужна тебе моя рука, и ту могу отрубить!

– Смилуйтесь, тетушка…

Чэнь Эр, девочка сметливая, тоже опустилась на колени и стала кланяться, приговаривая: «Смилуйтесь… Смилуйтесь…» В это время, рассказывал отец, один из собравшихся во дворе зевак, Угуань, разухабисто затянул песню из фильма «Подземная война»[74]:

Тетушка провела по лицу, и его выражение резко изменилось:

– А ну, хорош, Чэнь Би, давай сюда Ван Дань, быстро!

Чэнь Би подполз к ней на коленях и обхватил за ногу. Чэнь Эр по примеру отца уцепилась за другую.

В это время со двора вновь раздался голос Угуаня:

Тетушка попыталась вырваться, но Чэнь Би с Чэнь Эр повисли на ней мертвой хваткой.

Что-то поняв, она велела тем, кто был с ней:

– Спускайтесь в яму!

Туда спустился ополченец с фонариком в зубах.

Потом полез еще один.

– Никого нет! – донеслось оттуда.

Вне себя от гнева тетушка склонилась в сторону и упала в обморок.

– Вот уж коварный малый этот Чэнь Би! – крякнул отец. – Ведь у него за домом огородик, верно? А в огородике колодец с воротом, и подземный ход туда выходит. Как он сумел проделать такой объем работы, ума не приложу, ведь это столько земли надо было вынуть да куда-то ее девать. Пока Чэнь Би с Чэнь Эр удерживали тетушку, Ван Дань пробралась подземным ходом и выбралась из колодца по веревке на вороте. Непросто ей это далось, – поражался отец. – И сама-то крохотная, и громадный живот торчит, но как-то сумела выкарабкаться.

Пока тетушку вели под руки к колодцу, она сердито пиналась и кричала: «Ну какая же я дура? Ну почему я такая дура? Ведь в свое время в Сихайском госпитале по приказу отца рыли точно такие же подземные ходы!»

После обморока тетушку положили в больницу. Как когда-то у Бэтьюна, у нее началось заражение крови, и она чуть не попрощалась с жизнью. Она была непоколебимо верна компартии, и партия платила ей тем же: говорят, для ее спасения какие только дорогостоящие лекарства не использовали!