У Купера была теория, касающаяся личности. Большинство людей считало личность отдельной сущностью. Безусловно, податливой, но в первую очередь целостной. Он же был склонен смотреть на человека как на некий хор. На каждом жизненном этапе к этому хору добавлялся новый голос. Все различные формы его «я» (одинокий, агрессивный сорванец, задиристый мальчишка, верный солдат, молодой муж, преданный отец, безжалостный охотник) существовали в нем. Когда он видел десятилетнюю девчушку, в нем просыпался десятилетний пацан, которому она казалась хорошенькой. Всего один голос из хора голосов, что и определяло различие между здоровыми людьми и сломленными: в сломленных людях недопустимые голоса занимали недопустимо большое пространство.

И тот человек, который прежде был влюблен в Натали, добавил немало голосов к его личности. И в подобные моменты эта часть хора пела особенно громко.

Он поймал себя на том, что смотрит в ее глаза, а она – в его, и вспомнил вечер в «космической станции», вспомнил ощущение ее губ на своих губах, сладковатый вкус вина на ее языке…

Тук-тук-тук.

Они оба вздрогнули.

– Ты кого-то ждешь? – спросил Купер.

– Нет.

Он выпрямился, быстро прошел по коридору. Снова раздался стук в дверь. Пистолет остался в бардачке автомобиля – плохо. Купер бесшумно спустился по лестнице, слыша, что Натали идет за ним. Что это такое? Кто-то из Белого дома? Что-нибудь хуже?

– Купер! Я знаю, ты здесь.

Голос прозвучал приглушенно, но был абсолютно узнаваемым.

«Да. Что-то хуже».

Он открыл дверь. В холл влетела Шеннон в кожаной куртке, выражение лица рассерженное, мышцы шеи напряжены.

– Ты ужасный сукин сын, ты это знаешь? – ткнула она пальцем ему в грудь.

– Что случилось?

– Случилось? Я говорила с Джоном, вот что случилось, ты фашист…

Она замолчала, скользнула взглядом через его плечо по столу в гостиной с остатками праздничного обеда и напряглась:

– Черт!

– Шеннон, – ровным голосом проговорила Натали, – с вами все в порядке?

– Да. Я… прошу прощения, я забыла, что сегодня День благодарения. Не хотела вламываться.

– Вы здесь всегда желанная гостья. Входите.

– Я не хочу…

– Все в порядке. Правда. Почему бы вам не поговорить в комнате? – обратилась Натали к Куперу. – Я вам мешать не буду. У нас много дел, раз мы уезжаем завтра.

Ее улыбка была совершенной и холодной, словно высеченной из мрамора. Развернувшись, Натали пошла вверх по лестнице.

– Черт! – повторила Шеннон.

– Входи, – пригласил ее Купер. – Хочешь индейки?

– Нет. И о чем я только думала, когда ворвалась сюда! – Она тряхнула головой. – Совершенно забыла о Дне благодарения.

– Ничего страшного, – сказал он, – я тоже забыл.

Забавно, как их образ жизни приводил к тому, что они легко забывали о вещах, которые определяли быт всех остальных. Именно по этой причине между ними и образовалась та связь, которая образовалась. Они оба жили сами по себе.

– Куда они уезжают? – спросила Шеннон, проследовав за ним в гостиную.

– Что?

– Натали сказала, что у нее много дел, раз они уезжают.

«Вообще-то, она сказала „мы“, а это было все равно что показать небольшой нож».

Жестокость, с которой женщины вели войну, всегда удивляла его.

– Я завтра лечу на переговоры с Эриком Эпштейном в Вайоминг. Натали и дети – со мной.

– Вот как! – сказала Шеннон.

– Так ты назвала меня фашистом, – напомнил он, плюхаясь в кресло.

Глаза ее сверкнули, и от той неловкости, что она испытала, не осталось и следа.

– Ты его похитил? Приставил пистолет к его голове? Избил?

Он встретился с ней взглядом и кивнул:

– Ага.

– Что, просто «ага»? – переспросила она самым простецким тоном. – И это все, что ты хочешь сказать, мой дорогой?

– Нет, моя милая. Ты хочешь услышать что-нибудь занятное? Вчера я был на совещании, на котором обсуждалось серьезное нарушение режима секретности. На территорию ДАР проник террорист и похитил огромный массив данных. Большинство из них об исследовательских центрах, ведущих работы в области генетики, и о биологических лабораториях на частном финансировании, полулегальных объектах, которые разрабатывают химическое оружие и создают вирусы в соответствии с требованиями заказчика. – Он наклонился вперед. – И вот я думаю: «Ух ты, а ведь террорист на камерах видеонаблюдения похож на мою подружку».

– Да что ты, Ник, меня не интересовало биологическое оружие.

– А что же?

– Волшебное снадобье.

– Хитро, – покачал он головой.

– Я работала. Ты же знаешь, чем я занимаюсь.

– Для террористов.

– Для моего дела.

– Черт побери! – вспылил он. – Ты не имеешь права ставить меня в такое положение!

Она смерила его холодным взглядом и сказала:

– Если мы с тобой пару раз занимались сексом, это еще не значит, что я тебе чем-то обязана.

– И это не значит, что я не могу отвести тебя в ДАР в наручниках.

– Прекрасно. Значит, когда тебе нужна моя помощь, то вот тебе любовь и доверие. А когда тебе ничего не нужно, ты готов меня арестовать? – Она скрестила руки на груди. – Купер, я спасла твоих детей. Ты всегда должен помнить об этом.

Он хотел ответить, но, оборвав себя, вздохнул:

– Ты права. Я не должен был говорить последние слова.

– Я знала: нам не следовало встречаться. Но я сказала себе, что, даже если мы по разные стороны, я могу верить, что ты будешь вести себя порядочно. – Она уколола его взглядом. – Но в сердце ты остаешься спецагентом.

– Нет. – Он почувствовал себя глуповато в этом кресле и захотел встать, но подумал, что это будет выглядеть еще глупее. – Нет, я просто человек, который пытается предотвратить войну.

– Ник Купер, который стоит целой армии. Судья и жюри присяжных в одном лице.

– Сказала женщина, которая похитила государственные секреты. Скажи мне, Шеннон, что ты собираешься взорвать сегодня? Сколько невинных людей погибнет в следующем твоем приключении?

Она уставилась на него, в ее груди бушевала буря. Он видел огонь и ярость, сверкание молний, слышал завывание ветра.

– Я собираюсь в Западную Виргинию. Сделаю лучшее из того, что мне доводилось делать в жизни. И знаешь, что смешно? Если бы ты спросил меня об этом сегодня утром, я бы тебе все рассказала.

– А что такое в Западной Виргинии?