сатаны — да, не желал бы.. Однако теодицея для меня совершенно неразрешима, увы... ну, не могу подыскать оправданий богу и твари его, человеку и природе этой клятой. Но же возможен еще один вариант, в истории мысли человеческой небезызвестный: о равновесии великом того, что мы именуем добром и злом — в наших, прямо сказать, убогих понятиях о том и другом... отъявленно-примитивных, да, всем реалиям противоречащих, всему строю мироздания, прямым и недвусмысленным законам его, прошу заметить — нейтральным ко всяким этим человечьим штучкам-дрючкам моральным, и равнодушным, если не сказать хуже!.. Мы завязли в идеалах придуманных, как мухи в меду. В одностороннем застряли, тогда как противник наш, по-видимому, оперирует в двустороннем понятийном ряду, в двухсоставном реале и, соответственно, с куда большими степенями свободы в действиях, — не похоже? И двухсоставный в метафизическом плане равновесный мир, двумя, знаете ли, демиургами устрояемый в полном соответствии с диалектикой, даже в диалектическом единстве... почему нет? А чаши весов временами-эонами клонятся понемножку то в одну, знаете, то в другую сторону... Бытует — и не в быту, а в бытии именно, — и такой взгляд на эту а-агромадную посудную лавку, где вечно, перманентно что-нибудь бьется...

— А вот об этом у нас спора не выйдет.

— Да? Отчего ж, позволительно спросить?

— Потому что я не хочу. Не считаю нужным и возможным для себя... Ладно, — сказал, подымаясь со стула, Алексей, по привычке старой по карману хлопнул, курево проверяя. — А за кофе спасибо. Хорошее, нигде такое, как у вас, не пил. Где раздобыли? — на аппарат кивнув, спросил у Мизгиря — откровенно ухмыльнувшегося. — Кафешку в клубе хочу завести. А то слоняется вечерами молодежь, приткнуться негде, посидеть...

— Увы, там уже нет, — развел тот руками. — Их вообще поставляли только по спецзаказам. Да, впрочем, мельничку, а к ней электрочайник, больше ничего и не нужно. А главное же, кофе хороший, свежепрожаренный — и не жалеть, погуще... Нет, единицами такие поступали, чуть ли не через МИД.

— И без педерастов как-нибудь обойдусь. Найду.

— Како вы, однако... — все улыбался Владимир Георгиевич — благожелательно с виду, но и колючести в глазах, кажется, даже пренебреженья некоего ко всему не в силах скрыть уже, достало чем-то его... безрезультатностью спора-разговора этого достало? И к Ивану обратился, унимая ли себя, другим ли раздраженьем замещая неудовольствие свое: — Лоханку комсомольскую открывали, сегодняшнюю? Нет? Тогда не расплескайте... Преглупейшая передовичка, доложу я вам... ох, раскатаю! По бревнышку, как один знакомец мой говаривал, спился благополучно потом...

— А есть нужда связываться? Надо глянуть.

— Есть, уверяю-с! И не мы, а они будут, воленс-неволенс, на наш вящий интерес работать. И себе в ущерб, опровергая!..

— Гляну.

— Как там на селе у вас... читают нас? — поинтересовался Левин, листнул блокнотик и ручку изготовил. — Сколько вам номеров оставлять теперь?

— Десятка полтора, может... ну, два. Подписку организуем — побольше наскребем. — И усмехнулся, не очень-то и весело. — Два, да. Населенья-то еще хватает, а вот народа...

Они перешли в кабинет базановский, покурили.

— Нет, надеяться не на кого, — сказал опять Алексей, тяжело. — Только на силенки свои. Окапываться надо, вкруговую. Маслозаводик в придачу к маслобойке делать буду, с полным профилем, оборудованье приглядел тут по дешевке, без дела валяется. Мельницу расширю, с крупорушкой чтоб, да и цех зимний открыть еще, по ширпотребу. Чтобы на сбыт все сразу, на денежку, без посредников. Иначе сядем — голым задом да на ежа, тоскливо придется...

— Да, тут и про идеи, пожалуй, забудешь...

— Путную не забудешь, если сам найдешь. А то все занять ее, русскую, хотим — из прошлого старья, у премудрых классиков, у офеней всяких нынешних, шарлатанов... И дивимся, что — дохлая. А она только в деле правом живет, в малом пусть. И вы как-то все в общем рассуждаете... «воопче», это и в газете у тебя: сословия-классы, экономические там с политическими интересы, земства с правами да обязанностями... какие, к чертям, земства?! Это, может, задним числом хорошо объяснять, потом, лет так через пятьдесят, когда устоится все, даст бог, устроится. А сейчас не на слои-сословия глядеть надо, а в отдельности на каждого... сам же пишешь: атомизация. Куда его, данного конкретного чудака иль дурака, или мошенника в этом раздрае потащит... Он, может, в другое сословие лыжи навострил и ради этого готов и свое, родное, разорить; и поглянь, массово же разоряют хозяйства, и кто — сами ж председатели колхозов, совхозные директора!.. И в промышленности то ж. И мужички наши от растерянности кто куда, сдуру в фермеры, безо всякой инфраструктуры нужной, на агитку поддались — вот уж точно беспочвенную... Смута, раздрай в головах — он и есть раздрай, каждый за своей мелкой корыстью гонится, за вшивой, и нечего слишком-то классовыми, да и национальными тоже интересами баюкать: вывезут, мол, спасут... Вон они, шахтеры, суки пролетарские, иль газовики ссученные, энергетики... да клали они на нас на всех с прибором, на общее благо, им бы лишь бабки гнали за экспорт, чтобы баб своих, жен ублажить, бабье ж ими правит! Придурки же. Потом будут им, как в Польше, шахты закрывать, самих пинками на улицу... А ты газовиков этих агитировать взялся, почему они учителей да врачей в забастовке не поддерживают: вас же лечат, мол, детишек ваших учат... устыдить взялся, как в детсаде, умней ничего не придумал. Устыдятся они!..

— Придумай ты — умное.

Вышло по-школярски, но большего-то, кажется, сказать было нечего.

— А кто у нас идеолог, ты или я? Вот и думай. Да хоть вкладчиков поднять, у кого деньги в труху, — миллионы их, всех сословий, национальностей. Движенье организовать — массовое. Опять же, предложил своим в соборе, а коммунистам особо: ваш, мол, это конек — материальное, и оргструктура какая-никакая в наличии... возьмитесь! Не-ет, все думают, а больше болтают, формулировки ищут, видите ль... Шарахаться от меня скоро будут, это ты прав.

— Я так говорил? — подивился Иван, в неспокойстве таком Поселянина он давно, пожалуй, не видел.

— Ну, думаешь... Ладно, не кривись. Не ты один в запарке. И это... окорачивай меня, что ли, что-то болтаю много. А то как за крестником твоим — в решето не соберешь, наговорю. А этому, — сказал он в дверях, задергивая замок на куртке кожаной и в сторону левинской комнаты мотнув головой, — как