Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зашли потом в кабинетик его, и Воротынцев без предисловий всяких спросил: «Церковь Воздвиженья знаете?» — «Это… на Гончарном какая, у пивзавода? Или в Хабаловке?» — «Ну, откуда вам, в самом деле, точно знать… Да, на Гончарном, тарный цех в ней теперь… тару куют. Просьба к вам: найдите, пожалуйста, знатока, спеца-архитектора какого и статью историческую сделайте о ней. Или даже серию, с фотографиями и прочим, со всеми сведениями, какие ни есть… ну, не вас учить. Тему раскрутить, чтобы мэрия не очень-то ломалась, отдала храм. Это просьба. Общину создадим, на это другие найдутся люди, счет откроем на восстановление, объявим… Что вас смутило? — И посмотрел задорно, щипнул усы. — Все просто: в ней прадеды еще мои крестились, молились в меру смирения, а один дьячком даже в ограде похоронен… где теперь та ограда? И плиты могильные, говорят, вывезли и распилили, пустили на бордюры, когда центральную улицу асфальтировали… Нет, вспоминать пора — себя, свое. Понимаю, вы атеист, да и сам-то я… Но как вы на все это смотрите?»
Неожиданным все это было, и Базанов не то что замешкался — слова поверней подбирал, тыкал в пепельницу сигаретой; и очередную достал, прикурил: «Не отрицательно, Леонид Владленович, это уж по меньшей мере. Обман ли это или самообман — веру имею ввиду… Не знаю. — И признался: — Церковь — она, конечно, выше моего пониманья… Здесь тайна. В любом случае, это нужда народа моего, великая; а в ней и жмых за хлеб сойдет, лебеду с корьем, глину — и ту ели… Не нам нужде этой судьями быть, мешать ей тем более. Может, чем и помочь даже».
«Спасибо — вы, точней нельзя, и мое выразили… — Воротынцев с неподдельной признательностью глядел, и ей, признательности этой, можно было верить. — Но табачите вы, однако… Поберегите себя, только начинаются еще наши дела. Подкину-ка я вам человечка одного для работы этой, не пожалеете, надеюсь. Телефон вам дам, подойдет попозже. Он экономист, вообще-то, но и… краевед, так называют их? Сечовик по фамилии, Михаил... э-э... Никифорович, так. Ничипором, значит, отца именовали. Личность занятная, в чем-то и редкая, в газетах даже печатался». — «Сечовик? По экологии что-то? Читал, вроде и знакомились как-то — давно, правда…» — «Ну, тем более. Он и церковью займется… экологией души, если хотите. Поработайте с ним, попробуйте в деле — без меня! — Он ладони шутливо выставил у плечей, но серые маленькие глаза смотрели строго, даже требовательно. — Я — пас, меня в этой игре нет. Ни для кого, понимаете? А средства… Пусть левая рука не знает, что вытворяет правая».
Сегодня Базанов захватил с собой ксерокопии фотографий и архивных выписок, которые сделать уже успел и теперь статью по ним писал архитектор тот, Гашников, Алексей их по телефону быстро свел. Воротынцев наскоро, но цепко пересмотрел их, весьма при этом внимательно слушая поясненья, отложил, руку на них задержал:
— Оставляйте? Так, говорите, и проект реставрации готов он делать? Ну, радуете вы меня, Иван Егорович, балуете просто! Берется пусть, работает, смету с авансом — Сечовику, не подходил к вам еще? Будет — состыкуйте их, пожалуйста. И вот еще что: совсем на днях сорганизовали мы объединенье, концерн по-западному, «Русь» по названию и целям, председатель Совета его перед вами, — и полупоклон сделал на поздравленье, — так что мы почти советские. И нам, естественно, нужно теперь информационное обеспечение: бюллетени, мелкие представительские и рекламные издания вроде буклетов, ну и прочее по надобности. А Ничипорыч, кстати, без работы ныне; и не посмотреть ли нам его на сей предмет? Пусть статьи свои покажет вам, уменье со словом и слогом обходиться — номинальное, а с чем остальным, смотришь, и вы поможете… Впрочем, вы лично, сами это решайте, подойдет если — ставку его к новому штату прибавьте, как консультанта, скажем, или редактора по… Придумайте, вам видней. Но — сами решайте, без нашего нигилиста на гонораре… — И улыбнулся странно. — Как он там, кстати?
— Появляется, но реже. Работы, говорит, прибавилось.
— Работы — это бы куда еще ни шло… Владимир Георгич — он ведь и романтик, так он себя иногда аттестует; или все, дескать, или ничего. А этого сорта романтизм — он всегда, знаете ли, за чей-то счет… Впрочем, не верю тому, наш романтик и малостью не побрезгует, да и… неумно было б это. А он куда умен.
— С походом, как говорят у нас?
— С излишком, да. Ладно, речь не о нем. Ну, а наш концерн — от необходимости крайней, иначе не выстоим, стопчут нас криминал с чиновниками — в парном своем страстном танце… Контору эту, чубайсовскую с янки, вы на ять разделали тогда и тему, смотрю, не бросаете, вцепились… да, сверхмасштабный разбой идет, и люди знать это должны. Но одно дело — понаслышке знать, а вот видеть… — Глаза Воротынцева холодны стали, пусты, и тем больше чувствовалось за этим и раздраженья, давно уж окрепшего, и убеждения. — Мало того, что номенклатура новая эта, на старой заквашенная, равнодушна и корыстна, к такому бы не стать привыкать… Но она еще и беспримерно глупа и непрофессиональна вдобавок, а вот этого история уже не прощает. И кто там измерит теперь меру подлости в этой мере глупости? Ох, расплатимся мы все за это, чувствую, самой крупной денежкой, какая у нас есть: кровью…
— Неужели вас так мало — ну, понимающих это все, не… подлых? — осторожно сказал Иванов. Можно ведь и подумать было, не обида ль это, что в дележке бесхозного имущества обошли, в приватизации той же или в чем еще. Ничего-то нельзя исключать сейчас, когда и мировоззрения подгоняют, как костюмчик, по фигуре всякой корысти, под любой паршивый гешефт идею подсовывают, в этом-то изощрились.
— Мало? — переспросил и опять странно усмехнулся тот. — Нас вовсе нет… а если и сохранились, то где-то в криптах. Мы не предусмотрены новым проектом, не нужны, даже и в целях прикрытия, поскольку все здесь вполне бесстыже делается. А если бы проявились в своем качестве, нас тут же бы и схавали… так выражается наш парадоксалист, кажется? Это еще вашей братии журналистской можно в открытую иногда переть на рожон,
