Тут и нос его, и брови совершенно поникли, и Тимур решил сменить тему, хотя подозревал, что смена эта может снова увести его в сторону от взаимоотношений в «Пушкине».

– В начале своего рассказа, – припомнил он, – вы, кажется, сказали, что версий вашего увлечения пивом было две.

– Да? – Судя по смущенному скачку бровей к переносице, Феликс все прекрасно помнил. Нет, с таким лицом к покерному столу лучше не приближаться. – Наверное, вы подмешали к кофе сыворотку правды. Или у вас такой вид, располагающий к откровенности. Думаю, «Пушкину» крупно повезло бы, согласись вы остаться здесь генеральным директором. Но что-то подсказывает мне, что этого не произойдет.

– Поживем – увидим, – сказал Тимур.

– Эта версия, с Ильей Муромцем, вересковым медом – часть комплекса маркетинговых мероприятий, которые «Пушкин» проводил для вывода «GF» на рынок. Можете себе представить, сколько копий было сломано, пока удалось уговорить Ларисиных родственниц на согласование бюджета рекламной кампании. Уперлись – и ни в какую. Бабушка – та прямо так и сказала: «Только через мой труп». Но, к счастью, обошлось без жертв. В результате я сжился с этой версией, как будто заново родился. На самом деле были мои предки пивоварами или нет – узнать не удалось. Я честно пытался, списывался с архивами, музеями. Но дальше четвертого колена не продвинулся. Идею восстановления пива подсказал мне батюшка из нашей церкви.

У меня, вообще-то, с религией свои отношения. Родители были атеистами, бабушки и дедушки – тем более. В те годы не принято было выставлять свою религиозность напоказ. Неподалеку от дома, где я жил мальчишкой, стояла старинная церковь. Когда-то в этом месте был монастырь, утопавший в зелени плодовых деревьев, но в годы советской власти монахи покинули обитель. Сад постепенно запустел, одичал, монастырские постройки разобрали на кирпичи, церковь служила складом. В первые же дни Великой Отечественной войны в нее попал снаряд. Когда война отгремела, восстанавливать церковь никто не торопился – было много других первостепенных дел. На кованные двери повесили надежный замок, чтобы никому не взбрело в голову бродить по аварийному зданию, окна первого этажа забили листами железа. Так и стояла она молчаливым напоминанием о тех, кто не вернулся с поля боя. А в мае, как раз к Дню Победы, весь сад вспыхивал алым ковром мака-самосейки. Старожилы говорили, что до войны такого здесь не водилось. Ходили слухи, что это кровь расстрелянного фашистами храма. Так или иначе, но городскими властями было принято решение: создать на месте бывшего монастырского сада городской парк, посвященный Победе. Был объявлен общегородской субботник, во время которого парк максимально облагородили: вырубили умершие деревья, посадили новые, установили лавочки, качели и даже соорудили большую песочницу.

Молодые мамочки из близлежащих домов облюбовали бывший монастырский сад. Весной он радовал глаз свежестью молодой листвы, летом спасал от зноя, осенью щедро одаривал желающих плодами. Мамочки делились своими секретами и рассказывали о проделках отпрысков, копающихся тут же в песочнице или взлетающих к небу на пронзительно поскрипывающих качелях.

Феликс песочницу игнорировал, предпочитая играть возле руин старой церкви. С годами она медленно разрушалась, совсем как живая. Стены темнели от времени, покрывались морщинами трещин, одна из створок ворот покосилась – проржавевшие петли не выдержали тяжести. Если подойти ближе, сквозь образовавшуюся щель можно было разглядеть два тополя. Неизвестно, каким ветром занесло в церковь их семена и каких усилий стоило пробить мощные каменные плиты пола. Хилые и слабенькие, деревца эти изо всех сил тянулись к свету, к солнцу, зовущему их к себе сквозь дыру в крыше.

А если прижаться щекой к ржавому железу дверей, крепко-крепко, можно было услышать дыхание старого храма. И пусть мама говорила, что это шумит ветер, Феликс твердо знал – там, внутри, кто-то живет. Детские увлечения – штука довольно эфемерная. Сегодня тебе до дрожи в коленках хочется велосипед, а завтра он уже скучает в коридоре, потому что у Васьки из дома напротив появилась роликовая доска. Самая настоящая, привезенная откуда-то из-за границы, а не четырехколесный самокат, сварганенный буквально на коленке по чертежам из журнала «Юный техник». И только разрушенная церковь и ее невидимые обитатели оставались предметом неугасаемого интереса Феликса. А потом, ему тогда было лет двенадцать, Феликс увидел человека, живущего в храме. Старый – впрочем, тогда для Феликса даже родители казались практически стариками, – высокий и очень худой, словно щепка, в длинном черном одеянии, с седой бородой и седыми волосами, собранными в хвост.

Отец Павел – так его звали – каким-то образом добился разрешения на восстановление церкви. Ничего этого Феликс, разумеется, тогда не знал. Просто, возвращаясь из школы, бежал, как всегда, мимо парка Победы.

Стоял май, парк алел маками, впереди – почти сто дней свободы, счастья и блаженного ничегонеделанья. И вдруг Феликс увидел, что церковные двери открыты. Не веря своим глазам, подошел поближе и замер: внутри, за кованым порогом человек в черном сгребал мусор лопатой и скидывал его в стоявшую рядом тачку.

– Здравствуйте! – от неожиданности вырвалось у Феликса.

Вообще-то мама категорически запрещала ему разговаривать с чужими мужчинами, но этот человек не был чужим. Феликсу казалось, что много лет был знаком с ним, вот только никогда не видел.

– Здравствуй! – сказал мужчина звучным, слегка хриплым голосом. – Не стоит тебе здесь находиться. Это может оказаться опасным.

Но Феликс и не думал уходить.

– Вы же не боитесь, – сказал он и, переступив порог, оказался на территории, когда-то казавшейся недосягаемой.

– Я… – Священник посмотрел вверх, туда, где кроны тополей почти скрывали дыру в куполе, помолчал немного, потом добавил: —…хочу спасти эти деревья.

– От кого? – Феликс сделал еще один шаг.

Теперь он уже мог дотянуться пальцами до одного из тополей. Он поднял глаза, посмотрел на ярко-синее небо в обрамлении зеленой листвы и вдруг почувствовал ошеломляющий поток радости, лившийся на него сверху.

– Как тебя зовут, мальчик?

– Феликс.

– Хорошее имя. – Старик тяжело оперся на лопату. – А я – отец Павел. Так вот, Феликс, никто не должен умирать только из-за того, что родился не там, где следовало.

Тогда слова священника показались Федору какой-то абракадаброй, но они прочно засели в памяти, и потом, уже во взрослой жизни, всплывали иногда, вызывая чувство утраты чего-то очень важного. Может, это важное и зовется верой?

– Я тоже хочу спасать деревья, – сказал Феликс.

– Хорошо, – легко согласился отец Павел. – Пойдем.

Он вывел мальчика из церкви, дошел с ним до детской площадки, огляделся и сказал:

– Найди место, где этим деревьям будет хорошо.

– Но как? – удивился Феликс.

– Просто ходи по парку и слушай себя. Как почувствуешь, что место хорошее – значит, так тому и быть: пересадим туда деревья.