Мы свернулись меньше чем за пять минут, с помощью домовых и аэродромной команды. Воткнули на место валун, нечего ему делать посреди поля, тем более что он уже исполнился для нечистиков какой-то благостью от Лариски, и они начали выпрашивать его себе. Семёныч обещал им подумать, и рожа при этом у него была самая довольная.

Убрали стол, отправили уставшую от общения саламандру спать, и присели перекурить на колоду, чтобы завершить этот трудный день.

— Хорошо-то как! — наконец выдохнул Фома Егорыч, ни к кому конкретно не обращаясь. Все дела были сделаны, но он не спешил в свою постылую ему теперь землянку, и хотел просто потянуть время. В землянке хорошо, когда ты колдун в силе и традиции блюдешь, а когда ты просто старик, хорошо бы в доме поселиться, с баней и тёплым отхожим местом. В указательный палец на его безвольно опущенной руке вцепился Онисим, сухими и безжизненными глазами рассматривая хозяина и не рискуя беспокоить. — Молодость вспомнил!

— Хорошо ему! — вдруг с неприкрытой злобой в голосе передразнил его староста. — Сука ты, Егорыч, самая настоящая! Больше всего бесит, что тебе похеру. И то, что мы без колдуна остались, и что ученик твой дебил конченый. Ведь предлагали тебе с соседних сел троих, и даже четверых, а ты! Традиции, мля, он соблюдает! Травник сраный! А нам что теперь делать, всем нам, ты об этом подумал?

Староста постепенно перешел на крик, но какой-то безнадёжный и от этого не обидный.

— Согласен, — повинился перед ним Фома Егорыч и похоже, что он даже обрадовался тому, что хоть кто-то наконец-то предъявил ему за всё. До этого, видно, из уважения и слова обидного не говорили, рассчитывая на авось и на то, что колдун сам извернется и решит проблему, хотя бы вот как сегодня. — Обосрался, по-другому и не скажешь. Да только что уж теперь-то.

— Придётся у соседей молодого колдуна к себе выпрашивать, — поделился с нами своей горечью Семёныч. — А они хоть и соседи, но слупят с нас за него — мама не горюй! И покосами, и кедрачами, и ягодниками, и рыбными местами! А могли бы и мы с них, если бы этот старый пердун учеников к себе взял, ведь просили же его! И вот это, Егорыч, я тебе простить не смогу, ты пойми и не обижайся. Это ты против общества пошёл и жидко обделался, а не я.

— Тоже согласен, — безучастно кивнул ему колдун, без ропота принимая свою судьбу. Вообще эти двое говорили сейчас просто по делу, без эмоций и прочего. Злорадства со стороны старосты я вообще не почувствовал, он просто предупреждал о чем-то нехорошем колдуна, а тот соглашался, потому что был кругом виноват и уже смирился со своей незавидной в дальнейшем участью.

— Не люблю репрессии, терпеть ненавижу, — вдруг признался мне Семёныч, а я лишь пожал плечами. — Но придется, дальше тянуть нельзя. Колдун новый нужен безотлагательно, а старого вон из села, традиция у них такая, чёрт бы её побрал. Вон до чего дошло, чуть без домовых не остались, и защита, как я понял, на ладан дышит, на попа одна надежда. Это не дело, надо исправлять. Я, грешным делом, надеялся что ты, Фома Егорыч, тихонько во сне кони двинешь, да не срослось. Может, вы чего подскажете?

— Обойдешься, — холодно отказал я ему. Это были их проблемы, решения я не видел, а потому и принимать их близко к сердцу не собирался, хотя было жаль даже не самого Егорыча, а его домового, Аниську. — Вечер чудес закончен. Вы нас в свои дела не впутывайте, самостоятельно давайте.

— И то, — пригорюнился староста, который переживал за колдуна больше него самого. — А то, может, в монастырь, а, Егорыч? Там тебя с твоими травками у нас с руками оторвут, а мы все твоё добро им честь по чести передадим, навроде приданого будет. Многие тыщи пузырьков-то, это вам не кот начхал, а? Посидишь первое время на епитимье, ну так что ж, а потом, глядишь, житьё твоё и наладится. Опять же, в келью поселят, не в будку какую, баня по пятницам, блины со сметаной по праздникам, общество какое-никакое. Лечить будут, кормить, работу лёгкую дадут. Хорошо же! Ну чего ты кобенишься, плохо же тебе будет в землянке на острове глухом, загнёшься там в первую же зиму, старый ты дурак!

— А его я куда дену? — показал глазами Егорыч на своего старого домового. — В монастырь с ним не пустят. Это вы свою нечисть не знаете, а мы друг без друга уже никуда. Нам вдвоём в землянке хорошо будет, ты не переживай. А традиции надо чтить, без этого никуда. Сам виноват, обмишурился.

Староста лишь в раздражении передёрнул плечами, но ничего не сказал, хотя и мог бы. А я сейчас был целиком на его стороне, и сочувствовал только ему. Колдун кругом был виноват, а Семёнычу теперь грех на душу брать, что бы там Егорыч про традиции не говорил. Традиции традициями, но вывозить престарелого колдуна из села на глухой остров на верную смерть будет именно староста, не кто-нибудь.

Фома Егорыч должен был, по канону, на склоне лет воспитать себе ученика и передать ему всю свою силу и знания. А то и двоих-троих, с запасом, жизнь-то штука непредсказуемая! Там была непонятная постороннему целая куча ритуалов, определяемая строгими традициями, но финал для любого нормального колдуна был один и тот же, хороший такой финал, как по мне.

На склоне лет, почуяв близкое бессилие, призывал такой колдун своего ученика, и уходили они с ним на ближайшую лысую гору, на целую неделю, а то и дольше. Чем они там занимались, никто не знает, но без спецэффектов не обходилось. То молнии били в гору целый день из безоблачного ночного неба, то свечение странное наблюдалось, то еще чего, а в бинокль разглядеть не получалось никогда, хоть многие и пытались. Туман да марево, и более ничего, а близко подходить — себе дороже может выйти. Бывали, как говорится, прецеденты.

И вот через неделю спускались с горы все те же люди, но в новом качестве. Один из них был молодым колдуном, при силе и знаниях, а второй иногда, на склоне лет или по желанию, становился обыкновенным стариком. В таком случае жили они далее в селе невозбранно, один при должности, второй на пенсии, и всем было хорошо. А если оба оставались колдунами, то уходил молодой, мир посмотреть и место себе поискать, что, в общем-то, тоже было неплохо.

Но иногда не успевал колдун со сменой, от тупости ученика или по собственной чрезмерной самоуверенности, это уже было неважно. Сила его иссякала, и традиция предписывала в таких случаях один выход — потерявший силу должен был уйти всё равно куда, и освободить место другому. Чем-то мешал не до конца погасший колдун своему нечаянному преемнику, а безопасность села — дело слишком важное, чтобы оставлять это без внимания. Отшельником ли в землянку на глухой и как можно более дальний остров, на покаяние ли пожизненное в монастырь — каждый выбирал по себе, но иных путей не было.

И судьба его была незавидна, а смерть и того хуже. Плохо помирал такой колдун, тяжело и маетно. Не отпускали за грань его остатки колдовской сущности, требовали передать себя хоть кому-нибудь. А что там передавать-то, разве что бессильную тоску по былому могуществу да незавидную судьбу. Неделями, бывало, мучился такой колдун в своей избе, всё просил хоть кого-нибудь руку ему, подать, отпустить, да только не подходил никто.

— Ты пойми, — извинительно коснулся Егорыч руки замолчавшего старосты, — ты тут не при чём, не казни себя, один я кругом виноват перед вами. И ученика моего несбывшегося, Андрюшку, не дёргайте, хорошо? Хочет парень быть охотником да рыбаком — что уж теперь. Зато какой охотник будет, я тебе говорю, такого у нас ещё не бывало, всё село прокормить сможет в случае чего! В чёрный день такой человек полезней колдуна, голод штука страшная, а от нежити и отбиться можно.