— Боже, какая красавица!

Картина называлась «Вечер встречи». Видимо, тот самый вечер, когда они выгоняли Веру из мастерской… Стенину тащило в портрет, как пылесосом — она снова слышала шёпот, смотрела на ромашки собачьих следов на снегу… Юлька была живой и тёплой, на рукаве — перо из подушки. Пахло вином и черносливом, на столе стояла пепельница в виде керамического сапога. Веру прижало лицом к прошлому — и она не знала, то ли вбирать его полными глотками, то ли бежать прочь.

— Я вижу, вам очень нравится эта работа, Вера Викторовна, — сказала Евдокия Карловна. — Но лучше не подходите так близко, а то сигнализация сработает.

Организаторы настояли, чтобы выставку обеспечили сигнализацией — судя по всему, с самооценкой у художника было очень хорошо. Как, впрочем, и с расценками — впоследствии Стенина видела каталог и узнала, сколько стоит одна картина Вадима. Ей, Вере, столько за всю жизнь не заработать.

Она шла от картины к картине против часовой стрелки. Думала о том, что заказные портреты можно узнать сразу — там изображены пусть и не всегда красивые люди, но такие, чтобы нравились самим себе. «Красивонькие», как выражалась Лара. Вера знала, что Вадим востребован как портретист и что это стоит «очень дорого». В таких случаях клиент имеет право рассчитывать на приятное зрелище, а не на шоковый удар от встречи с истинным взглядом художника на свою личность. Вот почему самыми интересными работами выставки были не заказные — их оказалось мало, но угадывались они безошибочно. Лучшими были «Вечер встречи», автопортрет с кошкой, три ростовых портрета одной и той же молодой женщины, отменно некрасивой и в той же мере обаятельной («Жена художника»). И ещё одна картина висела в дальнем зале — Вера шла к ней и чувствовала, как ноги с каждой секундой тяжелеют, будто бы в них стекает вся кровь разом.

Если Вадим и перекрасил «Девушку в берете», то незначительно. В ней что-то изменилось, но это что-то не нарушило и не испортило особенной прелести портрета. Наоборот — выделило эту прелесть в отдельное явление. Вера потёрла рукой лоб — его будто бы снова давил обручем тесный берет.

Надоедливая Евдокия Карловна пришлёпала следом и снова завела своё: «Какая красавица!»

— Вы находите? — спросила Вера.

— Это его лучшая работа, — сказала Евдокия Карловна. — Есть отдалённое сходство с вами, Вера Викторовна.

Стенина промолчала, но её сердце трепыхалось и звенело, как сработавшая сигнализация.

Выставку открыли строго в назначенный час, Копипаста в русалочьем платье с блёстками держала в одной руке бокал с колючим российским шампанским, а в другой — ладонь Джона. Вообще-то она прибежала в музей ещё до открытия выставки, ахала перед своим портретом, а Джон фиксировал это и на фото, и на видео. Теперь Копипаста явно готова была раздавать интервью и автографы, но из прессы, честно сказать, присутствовала только она одна. Журналистов открытие выставки заинтересовало меньше, чем перестановки в местном правительстве, которые свершились не раньше, не позже, а именно в этот день. Улыбка на Юлькином лице угасала вместе с надеждами, а Вера, глядя на неё, испытывала и ресентимент, и Schadenfreude разом.

О том, что и её портрет здесь же — правда, в дальнем зале, и так висит, что не сразу увидишь (вот Юлька, к примеру, не увидела, хотя и пробежала оживлённым галопом вдоль стен), — об этом Вера молчала с трудом, но и с удовольствием. Это чувство тайной правоты впервые появилось у Стениной той самой зимой. Внешне оно никак не проявлялось, считала Вера — да никто и не разглядывал её с каким-то особенным интересом. Разве что мама, но и она не замечала торжествующего взгляда, лёгкой улыбки, кокетливого покачивания головой. Делайте и говорите что угодно, а я — останусь при своём. Удивительно сладким оказалось это чувство, мышь едва не растаяла в таком количестве сахара. Всё испортил наблюдательный Джон — притащил Копипасту за руку к «Девушке в берете», и та ахала за двоих. Вскоре в еженедельнике вышла статья о выставке, украшенная фотографией Копипасты на фоне «Вечера встречи». Прекрасный снимок, сказала Вера, хотя саму её в то время жгла совсем другая мысль — насколько живучая, настолько же и опасная.

Стенина решила украсть «Девушку в берете».

Мне очень нравятся люди, которые остаются запертыми в музеях по ночам в недозволенное время, чтобы иметь возможность в своё удовольствие созерцать портрет женщины, освещаемый их мутной лампой. Разве не узнают они о той женщине значительно больше, чем известно нам?

Андре Бретон

Рыжий Серёжа молчал и как-то странно, на Верин взгляд, крутил руль — движения были суетливыми, как у кролика. Она уже двадцать раз пожалела, что согласилась с ним поехать — кто знает, чему он сейчас улыбается?

— Музыку? — спросил Серёжа. Вера отказалась. Неизвестно, какую в этой машине слушают музыку.

— Я люблю джаз, — признался рыжий, свернув на Луначарского. Площадь Обороны светилась красно-бело-синими огнями — изображала Елисейские Поля.

— Вера, вы не будете возражать, если мы на секунду заскочим ко мне домой, — сказал вдруг Серёжа. Всё в этом предложении было бы в порядке, если бы не отсутствие вопросительной интонации. Серёжа не спрашивал, а утверждал. — Я должен повидать кота, он уже сутки один.

«Милость к падшим, жалость к меньшим», — подумала Вера. Если бы Серёжа не стал ей вдруг так неприятен — за каких-то двадцать минут совместной дороги! — она могла бы даже обрадоваться: заинтересовала мужчину, врача, одинокого — иначе кот не тосковал бы сутки кряду. Но Вера не радовалась, а, если честно, тряслась от ярости.

— Я поймаю машину, — сказала Стенина. Когда она злилась, голос её становился звонким, как у пионервожатой на утреннем построении. — Не переживайте, вы мне и так очень помогли.

— Да это секунда! — Серёжа остановил машину рядом с длинным серым домом, близким родственником незабвенной девятиэтажки с улицы Серафимы Дерябиной. — Вот, я вам покажу фотографию кота. Смотрите!

Он действительно достал бумажник — упитанный, невольно отметила Вера, — и предъявил снимок кота за пластиковым окошком. У Копипасты за таким же точно окошком хранился снимок мужа, тогда как Вере привычка носить любимых в кошельке всегда казалась безвкусной. Кот, правду сказать, вызывал сложные чувства. Он был складчатым, лысым и мерзким даже на картинке.

— Его зовут Песня, — сказал Серёжа. — На секунду, ладно?..

…Ограбить музей в девяностых было делом, конечно же, не секундным, но всё-таки значительно более простым и быстрым, чем, например, в наши дни. Тем более — провинциальный музей. Тем более — если грабитель работает «стульчаком» и знает про сигнализацию.

Сразу после отключения системы следовало позвонить в милицию — если звонка не случилось, стражи закона прибудут к месту предполагаемого происшествия через пять-десять минут. Вот в эти минуты и следовало уложиться Стениной — отключить сигнализацию, добежать до нужного места, вырезать картину из рамы и покинуть место преступления. Вера замеряла время по часам — получалось, что хватит с лихвой.