Вера терпеть не могла людей, которые в отсутствие своих телефонов дают всем подряд соседские. Но вслух ничего не сказала и даже улыбнулась.

Сарматов дождался, пока Вера зайдёт в подъезд (чужой, разумеется), и пошёл со двора, то и дело оглядываясь. Вера минут двадцать согревалась, положив руки на батарею — и только потом решилась перебежать в нужный подъезд. Во дворе было тихо, и снег под ногами приятно скрипел.

Она проспала до семи утра, а потом позвонила домой. Трубку схватила бодрая Лара:

— Мама, я вчера на улице видела ряженых и медведя!

— Как интересно! — зевнула Стенина.

— Вот только это не настоящий медведь! У него во рту было человеческое лицо.

Ну и картина в самом деле, вся какая-то текучая, водянистая, расплывающаяся, нервного человека такая и с ума свести может.

Герман Мелвилл

Серёжа дёрнул за ручку дверцу машины — проверил, сработал ли замок. Он, безусловно, сработал, но доктор всё равно зачем-то обошёл машину кругом и подёргал ещё и за другую ручку. Возможно, это был какой-то ритуал. Из окна подъезда Серёжа вновь попытался взглянуть на свой автомобиль — хотя стекло замёрзло и ничего за ним видно не было.

— Вы прямо как молодая мать, — не удержалась Вера. — Впервые отпустила ребёнка во двор…

— Ну да, ну да, — засмеялся Серёжа, — сам знаю, это глупо, но я не люблю оставлять Тамарочку одну, без присмотра.

Кот Песня и машина Тамарочка? Вера зашла вслед за Серёжей в лифт, который поднимался здесь только со второго этажа. От Серёжи пахло, как от крупной дворняги, попавшей под дождь.

Возле двери с чеканным номером «29» доктор начал искать ключи в карманах, яростно чертыхаясь и заливаясь краской. С той стороны двери истошно орало невидимое чудище — кот Песня, нелюбимый Верой заочно.

— Песенка! Потерпи немного! — приговаривал Серёжа, вставляя в дверь ключи.

Наконец темницы рухнули — и Вера увидела перед собой самое страшное кошачье существо, какое только мог создать человек в процессе усовершенствования природы.

Песня был голым и морщинистым, с глазами инопланетянина и хвостом крысы — словом, полный прискорбный набор внешних признаков. Вера не знала, что сказать: кот был ей неприятен, хозяин — пугал, но ей нужно срочно попасть в Кольцово, где вот уже три с лишним часа рыдает Евгения. И самый близкий на данный момент путь в аэропорт начинался для Веры отсюда — с улицы Тверитина. Так что обижать Песню, в общем, не следовало. Кот жаждал корма, Серёжа — восхищения.

— Какой… необычный, — Стенина выдавила из себя самое мягкое из всех определений, которые пришли ей на ум при виде Песни.

— Да, он особенный, — просиял Серёжа. — Снимайте вашу куртку, проходите в комнату. Сейчас, Верочка, я поставлю чайник…

— Ой нет, пожалуйста, без чайников, — запротестовала Вера (и ещё без «Верочек» бы, добавила она про себя). — Мне нужно в порт, я вам говорила.

— Понимаете, Верочка, я сутки был на дежурстве и очень хочу есть. Это всего лишь минута, — укоризненно сказал Серёжа. Он, судя по всему, принадлежал к той малознакомой Вере людской породе, что всегда добивается своего усиленным нытьём и долгой осадой. Сначала — котика покормить, потом — самому поесть. Потом, наверное, спать ляжет, и мне предложит рядом прикорнуть, — решила опытная Стенина. Кот Песня алчно ел корм, Серёжа набирал из кулера воду в чайник. Квартира, как успела заметить Вера, была чисто прибранной, но выглядела при этом странно. Как будто бы её аккуратно перенесли из советского прошлого — не растеряв по пути ни единой детали. Из коридора была видна стенка с хрусталём, в нише — телевизор, покрытый ажурным пологом. Забор переплётов Толстого и Чехова. Часы с маятником, на стене — ковёр. Диван-кровать со встроенными полками. И даже чеканка на стене — «Алые паруса». Самым современным в квартире доктора был кот — такие сейчас в моде. Вот и Лара недавно попросила купить ей лысого котёнка, но они сторговались на новом телефоне.

— Верочка, вы куда это? — Серёжа выскочил из кухни в красном фартуке с зелёной аппликацией. Тоже откуда-то из минувших времён.

— Мне правда пора, Серёжа. Извините.

— Это вы меня извините. Сейчас заверну нам с собой бутерброды. Любите сыр?

Он что-то жевал, и Вера вдруг поняла, что тоже голодна. Она уже давно не ела — при своей-то привычке ходить к холодильнику без всякого повода! Глядя, с каким аппетитом рыжий поедает чёрный хлеб с сыром, Вера подумала, что Евгения сможет подождать ещё чуть-чуть. Пять минут ничего не решают.

Ликующий Серёжа повесил на крючок Верину куртку и вернулся в кухню. Вера же зашла в ванную и убедилась там, во-первых, в несомненном Серёжином одиночестве, которое подтвердила сиротливая зубная щётка, похожая на ёрш для мытья посуды, а, во-вторых, в том, что время в этом доме остановилось повсюду. В ванной стояла стиральная машина «Малютка», на зеркале сохранилась пожелтевшая переводная картинка, а пол был выстлан метлахской плиткой.

В гостиной Вера забралась с ногами на диван — к ней тут же пришёл кот Песня, долго гнездился вокруг, потом прижался к её ногам и уснул, тяжело, не по-кошачьи вздохнув. На ощупь он оказался совершенно как голый человек с высокой температурой — это было и противно, и приятно разом.

…Вера не любила ночевать в квартире на Бажова — здесь водилось слишком много призраков. Но в это утро она прислушалась к себе — и поняла, что, кажется, снова счастлива. Точно так же она обычно понимала, что, кажется, заболела.

Посмотрела в окно — там рассветало с трудом и неохотой, как будто чёрную тушь разводили в воде. И день, хоть и настанет, всё равно будет не настоящим днём. Солнце, как лампа дневного освещения, и фонари кажутся особенно жёлтыми на этом белом свету. На белом свете.

Стенина приняла душ и долго смотрела на себя в зеркало без привычного отвращения. Вполне себе женщина. И не только себе, если потребуется.

Мышь затаилась, но Вера чувствовала — она здесь. Выжидает. Судя по всему, на зависть действовал единственный в мире яд — Верино счастье, очень редкое вещество. Но сегодня Вера, пожалуй, могла бы присыпать своё домашнее животное двумя чайными ложками этого лекарства.

В кухонном пенале (Лару очень смешило это слово применительно к шкафу) Вера обнаружила полбанки растворимого кофе, который сама же сюда однажды и принесла, а под окном в кладовке чью-то давнюю заначку — пластиковый пакет с ценной валютой ранних девяностых — сигаретами. Они были уже, конечно, ни на что не годны — высохшие, просроченные и вдвойне теперь гадкие «Магна», «Бонд», «Конгресс», «Салем», но Вера была почему-то рада находке. Мало что так точно сохраняется в памяти, как дизайн сигаретных пачек нашей юности.

Уходя, Вера тщательно закрыла дверь на два замка, подергала её за ручку, а потом зачем-то снова открыла замки и прошлась по всем комнатам. Тихо, пусто, на столе — выцветшие пачки сигарет, которые так уже никто и не выкурит. Почему-то ей не хотелось отсюда уходить, словно бы тут хранился обнаруженный вчера источник счастья.